Уильям Батлер Йейтс. Звездный единорог

----------------------------------------------------------------------------
Перевод с английского Л.Володарской
WILLIAM BUTLER YEATS
THE UNICORN FROM THE STARS
Уильям Батлер Йейтс. Звездный единорог. Пьесы
М., "Текст", 2001

----------------------------------------------------------------------------

ЗВЕЗДНЫЙ ЕДИНОРОГ

1908

В соавторстве с леди Грегори

Действующие лица:

Отец Джон
Томас Хиарн, каретник
Эндрю Хиарн, его брат
Мартин Хиарн, его племянник
Попрошайки:
Джонни Бокач
Подин
Бидди Лалли
Нэнни

Время действия - начало XIX столетия

АКТ ПЕРВЫЙ

Место действия - мастерская каретника. Среди частей позолоченной кареты
виден орнамент, изображающий льва и единорога. Томас работает с колесом.
Отец Джон входит в дверь, ведущую из дома.

Отец Джон. Я молился о Мартине. Долго молился, но он по-прежнему
недвижим.
Томас. Вы слишком утруждаете себя, отец. Оставьте его, пока мы не
получим лекарство. Если ему кто-нибудь и поможет, так это доктор.
Отец Джон. Полагаю, на сей раз доктор ему не поможет.
Томас. Поможет, поможет. Доктор хорошо знает свое дело. Если бы Эндрю
пошел к нему сразу да не возвращался бы, чтобы привести вас сюда, думаю,
Мартин был бы уже на ногах. Что толку беспокоить вас, отец Джон, если вы все
равно не в силах ему помочь. А вот доктор, любой доктор, умеет лечить
падучую.
Отец Джон. Сейчас с ним не совсем то.
Томас. Сначала я подумал, что он заснул. Но потом, когда тряс его и
кричал на него, а он все не просыпался, я понял, что это падучая. Поверьте
мне, доктор поставит его на ноги своими лекарствами.
Отец Джон. Лишь молитва может достичь души, которая ушла так далеко от
нас, как его душа.
Томас. Не хотите же вы сказать, что жизнь покинула его!
Отец Джон. Нет, нет! Его жизни не грозит опасность. Но я не могу
сказать, где теперь он сам, где его дух, его душа. Нам такое и представить
невозможно. Он в трансе.
Томас. В детстве он вел себя странно, спал в поле, а потом приходил и
рассказывал о том, как видел белых лошадей и счастливых людей, похожих,
наверное, на ангелов. Но с этим я справился. Научил его, как, сделав пару
ударов прутом, увидеть за ангелами камни. Меня не возьмешь ни видениями, ни
трансом.
Отец Джон. У нас, служителей Веры, нет права отрицать транс или
видения. Они были у святой Елизаветы, святого Бенедикта, святого Антония и у
святого Колума Килле с острова Иона. Святая Екатерина из Сиены часто и
подолгу лежала, словно мертвая.
Томас. Давно это было, а в наши дни такого не случается. Честным людям
приходится много работать, и им не до игр ума. Отчего Мартин Хиарн, мой
племянник, впал в транс, пусть будет транс, если он в это время занимался
позолотой на льве и единороге и взялся за эту работу, чтобы украсить верх
кареты?
Отец Джон (берет в руки деревянных льва и единорога). Похоже, они всему
причиной. Достаточно сверкания золота, чтобы человек, предрасположенный к
отклонениям, впал в транс. Один святой человек - он не принадлежал к нашей
Церкви, но написал великую книгу "Mysterium Magnum" - пробыл в трансе семь
дней. Открывшаяся ему истина пролилась на него, словно сверкающий поток, а
ведь он был простым торговцем. Вначале был луч света на оловянной кружке.
(Идет к двери и заглядывает в нее.) Он не шевелится. То, что с ним
происходит сейчас, может быть и самым прекрасным и самым ужасным из всего,
случающегося с человеком.
Томас. А что такого может быть с человеком, который спит в своей
постели?
Отец Джон. Я бы сказал так, для бодрствующих с ним вроде ничего не
происходит, но разве им что ведомо? Он теперь там, куда все уходят за высшей
истиной.
Томас (вновь садится и берет в руки инструменты). Что ж, может, оно и
так. Однако надо работать, надо делать кареты, а это быстро не получится,
если предаваться мечтаниям. Что такое мечты? Тени. И от них никому никакой
выгоды. Вот карета - вещь реальная, и она послужит многим поколениям,
которые будут пользоваться ею, сколько можно, а потом, может быть, сделают
из нее курятник.
Отец Джон. Эндрю, помнится говорил мне, что этой каретой вы занялись
после того, как Мартин рассказал вам о своем сне.
Томас. Во сне ему привиделось золото, отчего он захотел сделать что-то
золотое, а что лучше для этого, чем карета? Ему все было не с руки, пока он
не вложил почти все деньги в эту золотую карету. Но получилось не так плохо,
как я ожидал, ведь уже из суда приходили поглядеть на нее, а от судей и
адвокатов о ней узнали в Дублинском замке... И потом ее захотел купить сам
лорд-наместник! (Отец Джон кивает.) В конце месяца она должна быть готова и
отправлена к нему. Похоже, король Георг собирается в Дублин, и он будет
ездить в ней.
Отец Джон. Знаю, Мартин дни и ночи трудился над ней.
Томас. Такого я еще не видывал, он и вправду дни и ночи работал с тех
пор, как полгода назад возвратился из Франции.
Отец Джон. Никогда не думал, что он станет каретником. Мне казалось,
кроме книг, его ничто не интересует.
Томас. Пусть меня благодарит. Любой, кто попадает ко мне в руки,
становится добрым ремесленником, ведь и вещи у меня получаются, что надо,
будь то карета или коляска; экипаж или повозка, портшез или почтовая карета,
колесница на двух колесах или на четырех. У каждой из них форма, которую им
придает Томас Хиарн, а форма эта в его руках. И если я могу это делать с
железом и деревом, то почему не с плотью и кровью?
Отец Джон. Мне известно, Мартин вам многим обязан.
Томас. Всем. Я воспитал его, научил ремеслу, послал в монастырь во
Францию, чтобы он выучил французский язык и посмотрел на мир. Да кому, как
не вам, об этом знать, отец Джон, ведь я все делал, согласуясь с вашими
советами?
Отец Джон. Мне казалось, он нуждается в самом лучшем духовном
руководстве.
Томас. А я хотел, чтобы он ненадолго уехал отсюда. Слишком тут много не
нашедших себе дела парней. Останься он тут, мог бы сбиться с пути, попасть в
беду, не дай Бог, пойти против правительства, как Джонни Гиббонс, ведь он
объявлен вне закона и за его голову назначена награда.
Отец Джон. Не исключено. Его воображение могло воспламениться, останься
он дома. Уж лучше было отослать его к Братьям, чтобы они обратили его к
Небесам.
Томас. Скоро он будет настоящим ремесленником, заведет семью, заживет
тихо и, может быть, когда-нибудь станет королевским каретником.
Отец Джон (смотрит в окно). Вон Эндрю возвращается от доктора.
Остановился. Разговаривает с попрошайками.
Томас. Еще один мой воспитанник. Эндрю не знал узды ни в речах, ни в
поведении, был охоч до развлечений и не желал осесть в том месте, где ему
довелось родиться. Пришлось прижать парня. Сначала оставил его без помощи,
чтоб он хлебнул лиха, а потом приставил к делу. В работе ему с Мартином не
сравниться, слишком он любит тратить время на пустые разговоры. И все-таки
он многое умеет, да и с покупателями всегда учтив и доброжелателен. Уже лет
двадцать, как мне не на что жаловаться.

Входит Эндрю.

Эндрю. Попрошайки там идут на Киварскую ярмарку. Говорят, Джонни
Гиббонс тайно возвращается из Франции и королевские солдаты обыскивают все
порты.
Томас. Занимайся лучше своими делами. Доктор придет сам или с
кем-нибудь пришлет лекарство для Мартина?
Эндрю. Он не может прийти, потому что его замучил ревматизм. Спрашивал
меня, чем лечили Мартина. И у него есть книга, с названиями лекарств, читал
он мне из нее, но я сказал, что все равно ничего не запомню. Тогда он дал
мне книгу и пометил в ней нужные места... Подожди-ка... (Читает?) "Сложные
препараты обычно принимают внутрь или используют как примочки; те, что
принимаются внутрь, должны быть приготовлены в виде настойки или порошка, а
те, что снаружи, - в виде мази или отвара, наносимого с помощью губки".
Томас. Почему он ничего не написал? Что толку в книге?
Эндрю. Наверно, я не то читаю... Вот это он сам читал... "Лекарства от
болезней мозга, головной боли, головокружения, судорог, конвульсий,
паралича, кошмаров, апоплексии, эпилепсии".
Томас. Так это я велел, чтобы ты сказал ему о падучей.
Эндрю (роняет книгу). Ох ты, сколько выпало закладок! Подожди-ка,
кое-что я помню из того, что он говорил... Он говорил о пластыре... нет, о
нюхательном табаке... А если ничего не поможет, то надо будет пустить кровь.
Отец Джон. Какое это имеет отношение к Мартину? Пустая трата времени.
Эндрю. Я тоже так подумал, святой отец. По правде говоря, мне надо было
первым делом позвать вас, когда я увидел, как вы спускаетесь с горы, и
привести вас сюда, чтобы вы что-нибудь сделали. Надо было верить вам, а не
доктору. Вот если бы у вас ничего не вышло, то я сам знаю одно лекарство,
слышал о нем от бабушки - упокой, Боже, ее душу! - а она говорила, будто оно
ни разу ее не подвело. У больного падучей осторожно срезают ногти и прядь
волос с головы, кладут их на пол, шпилькой засовывают под половицу и
оставляют там. "Это уж точно помогает", - говорила она.
Отец Джон (приложив ладонь к уху). Пора домой, пора идти домой. Нет,
нет, я должен сделать все, что могу. Надо постараться. Все силы приложу,
чтоб молитвой вернуть Мартина.

Уходит и закрывает за собой дверь.

Эндрю. Странный он бывает иногда, наш отец Джон, очень странный. Иногда
кажется, будто он совсем ни во что не верит.
Томас. Если тебе нужен священник, почему ты не пошел к нашему
приходскому священнику? Он человек здравомыслящий, и его мысли как на
ладони. Тебе ведь известно, что епископ недолюбливает отца Джона, если уже
много лет держит его в бедном горном приходе, где после последнего голода и
выжило-то всего несколько человек. Если такой образованный человек ходит в
лохмотьях, значит, на то есть причина.
Эндрю. Да знал я все, когда его звал. Но мне казалось, он сможет
сделать для Мартина больше, чем сделал. Я-то думал, он будет служить мессу,
тогда Мартин содрогнется и то ужасное, что поселилось в нем, вылезет и с
шумом убежит в открытую дверь.
Томас. А как нам потом жить в нашем доме, ты подумал? Такое сойдет для
простого люда. А у нас должна быть хорошая репутация, это наш капитал.
Эндрю. Если у Мартина дьявольское наваждение, то от него надо
избавляться любыми способами. Но может быть, у мальчика ничего такого нет.
Не исключено, он водился за границей с разными компаниями, вот и расшатал
свое здоровье. Когда-то и со мной так было.
Томас. Отец Джон говорит, что это похоже на видение или транс, но, по
мне, он говорит пустое. Его дело видеть больше, чем видят простые люди, ведь
и от меня не укроется трещинка на коже, которую никто другой не приметит.
Эндрю. Если у него падучая, пусть будет падучая - обыкновенная болезнь,
которую насылали как наказание на неверующих евреев. Она может поразить
одного человека в одной семье и другого - в другой, но не поражает всю
семью. Если в семье есть больной, то от остальных требуется лишь не стоять
между ним и ветром, или огнем, или водой. А вот ужас-то будет, если это
другое, что никого из семьи не обойдет стороной, если это такой транс, как
холера.
Томас. Ни в какие трансы я не верю. Некоторым людям просто хочется,
чтобы о них говорили, как о чуде. Лучше бы работали поусерднее да не
привлекали к себе внимания.
Эндрю. Чего бы мне не хотелось, так это впасть в транс. Обязательно
напишу в завещании, пусть мне в сердце, если умру без причины, воткнут кол
из падуба, чтобы после похорон я лежал, как следует, и не повернулся лицом
вниз. Это ты должен будешь сделать.
Томас. Да хватит тебе, Эндрю, думать о себе, пора о деле подумать.
Кузнец уже закончил с оглоблями?
Эндрю. Надо зайти к нему.
Томас. Вот и зайди, да посмотри, чтобы все вышло на славу. Оглобли
должны быть крепкими да добротными, ведь их придется покрывать золотом.
Эндрю. Еще золоченые ступеньки и стеклянные стенки, чтобы люди могли
заглядывать внутрь и видеть великолепный атлас, а над всем - лев и единорог.
Мартин здорово придумал, жаль, не успел довести до конца!
Томас. Пожалуй, лучше я сам наведаюсь к кузнецу. Чтобы все было, как
надо. А ты пока займись повозкой во дворе, поменяй покрышки на колесах. (Они
идут к двери.) Все посмотри и времени не теряй попусту, ведь только так и
можно делать дело.

Они уходят. Отец Джон приводит Мартина.

Отец Джон. Они ушли, и воздух тут посвежее. Посиди тут немного. Теперь
ты совсем очнулся, а ведь только что то ли спал, то ли был в трансе.
Мартин. Кто вы? Кто вернул меня обратно?
Отец Джон. Я, отец Джон. Долго же мне пришлось молиться, чтобы ты
вернулся.
Мартин. Отец Джон, зачем вы это сделали? Ах, уйдите, оставьте меня
одного!
Отец Джон. Ты все еще спишь.
Мартин. Я не спал, все было по-настоящему. Неужели вы не чуете запах
мятого винограда? Вся комната пропахла им.
Отец Джон. Расскажи мне, что ты видел? Где ты был?
Мартин. Там были белые кони и белые сияющие всадники. И был один конь
без всадника. Кто-то схватил меня и посадил на него, и мы поскакали
наперегонки, с ветром, быстрее ветра...
Отец Джон. Обычная фантазия, Многие бедняки видят такое.
Мартин. Мы скакали и скакали и оказались рядом с душистым садом. Там
были ворота. А вокруг пшеничные поля и виноградники, какие я видел во
Франции, с тяжелыми гроздьями винограда. Я подумал, что нахожусь на
Небесах. Потом наши кони превратились в единорогов, и они принялись, крушить
и топтать виноградники. Я попытался их остановить, но у меня ничего не
вышло.
Отец Джон. Вот это странно, это странно. Что бы это значило? Где-то мне
пришлось слышать о monoceros de astris, звездном единороге.
Мартин. Они топтали пшеницу, давили ее на камнях, а потом уничтожили
все, что осталось от виноградников, топтали, ломали, крушили их. Я чуял
запах вина, оно лилось отовсюду - но вдруг все стало как в тумане. Не
помню. Было тихо. Кони и люди застыли на месте. Мы ждали приказа. А был ли
приказ? Мне хотелось услышать его, но кто-то тащил меня, тащил меня прочь. Я
уверен, что приказ был и был взрыв хохота. Что это? Что это был за приказ?
Вокруг меня все трепетало.
Отец Джон. И тогда ты проснулся?
Мартин. Как будто нет. Все изменилось - стало ужасным, страшным! Я
видел, как топают и топают единороги, но уже не в винограднике. Ах, я все
забыл! Зачем вы разбудили меня?
Отец Джон. Я даже не прикоснулся к тебе. Мне неведомо, чьи руки
вытащили тебя обратно. Я молился, вот и все: Правда, я истово молился, чтобы
сон покинул тебя. Если бы не мои молитвы, ты, верно, умер бы. Мне неведомо,
что все это значит. Единороги - что-то мне говорил французский монах! -
означают силу, чистую силу, стремительную, вечную, неугомонную силу.
Мартин. Они были сильными. Какой же грохот стоял от их топанья!
Отец Джон. А какой смысл в винограднике? Мне приходит на ум псалом: Et
calix meus inebrians quam praeclarus est {И сколь прекрасна чаша моя
неопьяняющая (лат.).}. Странное видение, очень странное видение, очень
странное видение.
Мартин. Как мне попасть туда опять?
Отец Джон. Ты не должен стремиться туда, и не думай об этом. Нет ничего
хорошего в жизни с видениями и ожиданиями, в ней больше искушений, чем в
обычной жизни. Наверное, тебе было бы лучше остаться в монастыре.
Мартин. Там я ничего не видел отчетливо. А тут видения опять вернулись
ко мне, ведь тут сияющие люди стояли кругом меня и смеялись, когда я был
младенцем в нагрудничке.
Отец Джон. Ты не знаешь, а вдруг видение пришло от Царя нашего мира?
Никто не знает, если не следует учению Церкви. Тебе нужен духовный
наставник, и он должен быть ученым человеком. Мне не хватает знаний. Да и
кто я? Нищий ссыльный священник, забывший и то, что когда-то знал. Я и
книг-то не беру в руки, так что они все отсырели и покрылись плесенью!
Мартин. Пойду-ка я в поле, где ты не сможешь разбудить меня. Еще раз
взгляну на тот город. Я услышу приказ. Не могу ждать. Мне надо узнать, что
там было, мне надо вспомнить приказ.
Отец Джон (встает между Мартином и дверью). Наберись терпения, подобно
нашим святым. У тебя свой путь. Но если приказ был тебе от Господа, жди,
пока Он сочтет тебя готовым услышать его.
Мартин. Но ведь я могу прожить так и сорок, и пятьдесят лет...
постареть, как мои дядья, и не увидеть ничего, кроме обыкновенных вещей,
кроме работы... дурацкой работы?
Отец Джон. Вон они идут. И мне пора восвояси. Надо подумать и
помолиться. Мне неспокойно за тебя. (Обращается к Томасу, когда он и Эндрю
входят.) Ну вот, он тут. Постарайтесь быть подобрее к нему, ведь он слаб
как младенец. (Уходит.)
Томас. Прошел припадок?
Мартин. Это не припадок. Я был далеко... все это время... нет, вы не
поверите, даже если я расскажу.
Эндрю. Мартин, я поверю тебе. Мне тоже случалось долго спать и видеть
очень странные сны.
Томас. Да уж, пока я не вылечил тебя, не взял тебя в руки и не заставил
жить по часам. Есть лекарство, которое и тебе поможет, Мартин, разбудит
тебя. Отныне тебе придется думать только о твоей золоченой карете, берись
за дело и все лишнее выбрось из головы.
Мартин. Нет, не сейчас. Мне надо подумать. Я должен вспомнить то, что
слышал, что мне было велено сделать.
Томас. Выбрось это из головы. Если работаешь, то работай, нельзя думать
о двух вещах одновременно. Вот в воскресенье или в святой праздник -
пожалуйста, делай, что хочешь, а в будни, будь добр, чтоб ничего лишнего,
иначе можно ставить крест на нашем деле.
Мартин. Не думаю, что меня увлекает каретное дело. Не думаю, что мне
было велено делать кареты.
Томас. Поздно говорить об этом, когда ты все, что у тебя есть, вложил в
дело. Заканчивай работу, и тогда, может быть, я разрешу тебе отвезти карету
в Дублин.
Эндрю. Вот это да, это будет ему по вкусу. Когда я был молодым, то
больше всего на свете хотел побывать в Дублине. Дороги - это здорово,
главное, им нет конца. Они - все равно что змея, проглотившая свой хвост.
Мартин. Нет, я был призван не к бродяжничеству. Но к чему? К чему?
Томас. Ты призван к тому же, к чему призваны все, у кого нет больших
богатств, к Труду. Без труда и жизни никакой не было бы.
Мартин. Интересно, так ли уж важно, чтоб эта жизнь продолжалась? Не
думаю, что важно. Как сказал мюнстерский поэт? "Перенаселенный, ненадежный
мир, что без колясок ни на шаг". Вряд ли я призван к этой работе.
Эндрю. Мне тоже лезли в голову такие мысли. Жаль, что семейство Хиарнов
вообще должно работать.
Томас. Поднимайся, Мартин, и не говори глупости. Тебе привиделась
золотая карета, ты мне все уши прожужжал ею. Ты сам придумал ее, всю
расчертил, не забыл ни об одной мелочи, а теперь, когда конец близок и
победа не за горами, когда лошади ждут, чтоб везти тебя в Дублинский замок,
ты вдруг засыпаешь и потом болтаешь всякий вздор. Нам грозит убыток, ведь мы
можем и не продать карету. Ну-ка, садись на лавку и принимайся за работу.
Мартин (садится). Попробую. Не понимаю, зачем я вообще за нее взялся,
все какой-то дурацкий сон. (Берет колесо.) Какая радость может быть от
деревянного колеса? Даже позолота ничего не меняет.
Томас. Начинай. У тебя была какая-то задумка насчет оси, чтобы колесо
катилось гладко.
Мартин (роняет колесо и хватается за голову). Не получится. (Со
злостью.) Зачем вам понадобилось, чтобы священник разбудил меня? Моя душа -
это моя душа, и мой разум - мой разум. И где они гуляют - моя забота. У вас
нет власти над моими мыслями.
Томас. Нечего так разговаривать со мной. Во главе семейного дела стою
я, и, племянник ты или не племянник, я не потерплю, чтобы ты или кто-то
другой работал спустя рукава.
Мартин. Лучше я пойду. Все равно от меня толку не будет. Я должен...
мне надо побыть одному... иначе я забуду, если не буду один. Дай мне, что
осталось от моих денег, и я уйду.
Томас (открывает шкаф, достает мешок с деньгами и бросает его Мартину).
Вот все, что осталось от твоих денег! Остальное ты потратил на карету. Если
хочешь уйти - уходи, и с этой минуты мне плевать на тебя.
Эндрю. Послушай меня, Томас. Мальчишка еще не перебесился, но скоро это
пройдет. Он не в меня, ему твои слова безразличны. Успокойся, оставь его
пока, оставь его мне, послушай, я ведь понимаю его.

Он ведет Томаса вон из мастерской, и Мартин со злостью захлопывает за ними
дверь, после чего садится и берет в руки льва и единорога.

Мартин. Я видел светящееся существо. Что это было?
Эндрю (открывает дверь и просовывает внутрь голову). Послушай,
Мартин...
Мартин. Уходи. Не хочу больше разговаривать. Оставь меня одного.
Эндрю. Да подожди ты. Я понимаю тебя. Томас тебя не понимает, а я
понимаю. Разве я не говорил, что когда-то был таким же, как ты?
Мартин. Как я? Ты тоже видел то, что не видят другие? То, чего тут нет?
Эндрю. Видел. В четырех стенах мне плохо. Томас не знает. О нет, он не
знает.
Мартин. У него не бывает видений.
Эндрю. Не бывает. В его сердце нет места веселью.
Мартин. Он никогда не слышал нездешнюю музыку и нездешний смех.
Эндрю. Нет, Он не слышит даже мелодию моей флейты. Я прячу ее в соломе,
что на крыше.
Мартин. С тебя тоже соскальзывает тело, как с меня? Твое окно в
вечность открыто?
Эндрю. Нет такого окна, которое Томас закрыл бы, а я не мог открыть. И
ты такой же, как я. Когда я по утрам еле волочу ноги, Томас говорит:
"Бедняжка Эндрю стареет". Больше он ничего не хочет знать. Сохранять
молодость - значит делать то, что делают молодые. Двадцать лет я дурачил
его, и он ни разу ни о чем не догадался!
Мартин. Говорят, это экстаз, но какими словами объяснить, что он
значит? Разум как будто освобождается от мыслей. Когда мы облекаем чудо в
слова, эти слова так же похожи на чудо, как ежевика на солнце или луну.
Эндрю. Я понял это в те времена, когда меня считали буяном и все время
докучали вопросами, что хорошего я нахожу в картах, женщинах и выпивке.
Мартин. Так помоги же мне вспомнить мое видение и разобраться в нем. Я
все забыл. Постой, оно возвращается понемногу. Я знаю, что видел топающих
единорогов, потом появился некто, все время меняющийся и в чем-то
сверкающем. Что-то должно было случиться, так мне казалось, или быть
сказано, что-то такое, после чего моя жизнь переменилась бы, стала бы
сильной и прекрасной, как бег единорогов, а потом, потом...
Голос Джонни Бокача (за окном). Бедный я, бедный, нет у меня ни еды, ни
работы, ни земли, ни денег, ни друга, ни приятеля, ни надежды, ни здоровья,
ни тепла...
Эндрю (глядит в сторону окна). Те самые попрошайки. Отправляются со
своими хитростями и воровством на Кинварскую ярмарку.
Мартин (нетерпеливо). Здесь неспокойно... Пойдем в другую комнату. Я
пытаюсь вспомнить.
Эндрю. Вид у них не того. Надо их прогнать, но сначала дам им
что-нибудь.
Мартин. Прогони их, или пусть они замолчат.
Другой голос.

Моей молитвой будет защищен
Всяк, кто поможет мне теперь,
Его поддержит в среду Рафаил,
В четверг накормит Сахиил,
Бедою в пятницу займется Хамиил,
И Кассиил богатство даст в субботу.

Если подадите нам, подадите самому Богу и укрепите богатство Небес.
Эндрю. Эй! Он лезет в окно.

Джонни карабкается вверх.

Джонни. Клянусь своими грехами, тут никого нет.
Подин (снаружи). Прыгай внутрь и посмотри, нельзя ли там что-нибудь
взять.
Джонни (прыгает внутрь). Все мои благословения пусть обратятся в
проклятия тем, кто ничего тут не оставил! (Переворачивает все.) Наверно,
что-то есть в сундуке, но как его открыть?

Пригнувшись, Эндрю приближается к нему.

Нэнни (снаружи). Поторопись, хромой краб! Не век же нам тут стоять!
Джонни (хватает мешок с деньгами и обеими руками поднимает его над
головой). Глядите-ка, что я нашел, глядите!

Эндрю подходит сзади и кладет руку ему на плечо.

Мы пропали! (Мешок шумно падает на пол.)
Мартин (подбегает, хватает его; головы в окне исчезают). Вот оно! Я
вспомнил. Так оно и было. Это приказ. Кто прислал вас сюда?
Джонни. Несчастье послало меня сюда и голод, трудные пути Господни.
Нэнни (снаружи). Так оно так, мой бедняжка, мой единственный сыночек.
Будь милостив к нему, ведь он лишь сегодня покинул тюрьму.
Мартин (обращаясь к Эндрю). Я пытался вспомнить - когда он произнес
одно слово, у меня получилось. Я увидел того, кто держал сверкающую чашу.
(Поднимает руки.) Потом чаша упала и с громким стуком разбилась. И я
увидел, как единороги топчут ее. Они разбили наш мир на кусочки - когда я
увидел это, то закричал от радости! И услышал приказ: "Разрушай, разрушай,
разрушение творит жизнь, разрушай!"
Эндрю. А с ним что делать? Он же хотел унести твое золото.
Мартин. Как я мог забыть или ошибиться? Нет, я все помню. На меня
накатило, как волна, как речной поток.
Джонни (плачет). Голод и жажда привели меня сюда.
Мартин. Других посланий у тебя нет? Ты видел единорогов?
Джонни. Ничего я не видел и ничего не слышал. Я чуть не умер от страха
и от тюремных ужасов.
Мартин. Надо разрушать все, что стоит между нами и Богом, между нами и
блистающей страной. Круши стену, Эндрю, круши все, что между нами! Но с чего
начать?..
Эндрю. О чем ты?
Мартин. Этот человек всего лишь начало. Он был послан - бедный, у него
ничего нет, поэтому он видит Небо, как мы не можем его видеть. Он и его
спутники поймут меня. Но как сделать, чтобы все люди потянулись к нам
сердцем и поняли нас?
Джонни. А ячменный сок на что?
Эндрю. Ты хочешь возвысить людские сердца? Об этом ты думал все время?
Если ты возьмешь на себя вину, я все сделаю. Но ты должен дать мне денег.
(Берет мешок.) О, у меня такое же сердце, как у тебя. Мы всех возвысим. К
нам отовсюду сбежится народ. Это будет великий день.
Джонни. Можно мне пойти с тобой?
Мартин. Нет, оставайся тут. Нам нужно о многом подумать и многое
сделать.
Джонни. Мы все погибаем от голода и жажды.
Мартин. Так купи себе поесть и выпить, чтобы стать сильным и храбрым.
Собери людей. Приведи их сюда. Нам надо совершить нечто великое. Мне надо
начать - и я хочу объявить об этом всему свету. Веди сюда всех, всех веди. А
я пока приготовлю тут.

Он стоит, глядя вверх, словно в экстазе; Эндрю и Джонни Бокач уходят.

АКТ ВТОРОЙ

Те же декорации. Мартин расставляет кружки, кладет хлеб и прочее на стол. Он
погружен в свои мысли.

Мартин. Входите, входите, все готово. Вот хлеб и мясо, я всем рад. (Не
слыша ответа, он оборачивается.)
Отец Джон. Я вернулся, Мартин. Мне надо кое-что тебе сказать.
Мартин. Проходите. Скоро тут будут и другие. Не такие, как вы, но я
всех приглашаю.
Отец Джон. Мне неожиданно припомнилось кое-что, о чем я читал еще в
семинарии.
Мартин. У вас усталый вид.
Отец Джон (усаживаясь). Я уже почти подошел к дому, когда вспомнил, и
побежал обратно. Это очень важно, ведь там речь шла о таком же трансе. Когда
видение приходит свыше, хоть во сне, хоть не во сне, потом человек помнит
все, что видел или слышал. Что-то должно быть, кажется, у святого Фомы. А я
знаю, потому что много лет назад читал длинное рассуждение об этом. Но,
Мартин, с тобой было другое, скорее это одержимость или навязчивая идея,
когда дьявол входит в тело человека и мрачит его рассудок. Те, что отдают
свое тело вражеской силе, мошенники, ведьмы и им подобные, часто видят то,
что происходит в отдалении или должно случиться в будущем, но стоит им
очнуться, и они обо всем забывают. Кажется, ты сказал...
Мартин. Что ничего не помню.
Отец Джон. Нет, что-то ты помнил, но не все. Природа - это один великий
сон, а в снах обитают опасные злые духи, но Бог выше Природы. Она - тьма, но
Он все проясняет, потому что Он - свет.
Мартин. Теперь я все вспомнил. По крайней мере, то, что имеет для меня
значение. Один бедняк принес мне весть, и теперь я знаю, что должен делать.
Отец Джон. А, понятно, весть, вложенную в его уста. Мне приходилось
читать о таком. Бог иногда творит вестника из обыкновенного человека.
Мартин. Наверняка вы его встретили, ведь он только что ушел отсюда.
Отец Джон. Возможно, возможно, так оно и есть. Самого обыкновенного
незаметного человека Бог иногда посылает с вестью.
Мартин. В моем видении были топающие единороги. Они разрушали наш мир.
Я должен его разрушить; о разрушении говорил вестник.
Отец Джон. О разрушении?
Мартин. Чтобы вернуть прежнюю прекрасную жизнь, прежнее великолепие.
Отец Джон. Ты не первый, кто видел этот сон. (Поднимается и принимается
ходить взад и вперед.) Он давал о себе знать то в одном месте, то в другом,
являлся то к одному человеку, то к другому. Ужасный сон.
Мартин. Отец Джон, вы когда-то думали о том же.
Отец Джон. В старину люди жили праведной жизнью, и было много святых.
Тогда была почтительность, а сейчас лишь работа, да бизнес, да как пожить
подольше. Ах, если бы кто мог изменить это все в одночасье, пусть даже
войной и силой! Святой Сиаран молился в пещере о возвращении прошлого!
Мартин. Не обманывайте меня. Вам было веление.
Отец Джон. Зачем ты допытываешься? Ты спрашиваешь о таких вещах, о
каких я рассказывал только моему духовнику.
Мартин. Мы вместе. Вы и я должны объединить людей.
Отец Джон. Я тоже спал, как спал ты, это было давно. И у меня было твое
видение.
Мартин. И что случилось?
Отец Джон (резко). Ничего, это был конец. Меня послали в дальний
приход, где я теперь служу и где нет никого, кого я мог бы повести за собой.
С тех пор я там. Мы должны запастись терпением; мир был разрушен водой, а
теперь он должен быть истреблен огнем.
Мартин. Зачем нам терпение? Чтобы прожить семьдесят лет, чтобы потом
пришли другие и тоже прожили семьдесят лет; и так поколение за поколением, а
тем временем прежний блеск будет все больше и больше тускнеть.

Снаружи слышится шум. Входит стоявший за дверью Эндрю.

Эндрю. Мартин говорит правильно и хорошо говорит. Разве это жизнь -
строгать доски для телеги или оглоблю? Ну нет. Разве это жизнь, спрашиваю я
вас, сидеть за столом и писать письма человеку, который хочет карету, или
человеку, который никогда не заплатит за сделанную карету? А тут еще Томас
приструнивает: "Эндрю, дорогой Эндрю, как у тебя с покрышкой на колесо?"
Разве это жизнь? Это не жизнь. Вот я и спрашиваю всех вас, о чем вы
вспомните перед смертью? Сладкую чашу в уголке вдовьей распивочной вы
вспомните. Ха, ха, вы только послушайте! Деревенские запомнят это до конца
своих дней.
Мартин. Почему они кричат? Что ты сказал им?
Эндрю. Не думай об этом, ведь ты поручил мне вдохнуть храбрость в их
сердца, что я и сделал. Среди них нет ни одного, у кого голова не горела бы,
как бочка со смолой. Что сказал твой приятель-бродяга? Ячменный сок, сказал
он.
Отец Джон. Проклятый злодей! Ты напоил их!
Эндрю. Ну нет! Я возвысил их до звезд. Так мне приказал Мартин, и никто
не скажет, что я не исполнил его приказ.

Шум за дверью, и Попрошайки вталкивают внутрь бочонок. Они кричат: "Ура
благородному хозяину!" - и показывают на Эндрю.

Джонни. Это не он! Вот он!

Показывают на Мартина.

Отец Джон. Зачем ты привел сюда это дьявольское отродье? Иди прочь,
слышишь? Прочь! И всех забирай с собой!
Мартин. Нет, нет, я пригласил их. Нельзя так с ними. Они - мои гости.
Отец Джон. Это дом твоего дяди! Гони их отсюда!
Мартин. Знаете, святой отец, будет лучше, если уйдете вы. Возвращайтесь
в свой приход. Я исполню веление, а для вас, верно, было лучше, что вы не
подчинились ему.

Отец Джон и Мартин выходят.

Бидди. Повезло старику, что он не сунулся к нам. Ему кушать надо, но и
нам голодать ни к чему! А не то выпотрошили бы его и сшили из его кожи
мешки.
Нэнни. Не слишком ли ты торопишься? Посмотри-ка на себя сначала, у тебя
все платье в пятнах, так ты спешила набить карманы! Это ты-то лечишь и
предсказываешь судьбу? Голодная побирушка, вот кто ты!
Бидди. А тебя подымут завтра пораньше и поведут на тюремный двор, где
твой сыночек топтал землю до сегодняшнего утра!
Нэнни. У него-то была мать, и он узнал бы меня, коли увидел бы, а твой
сын не узнает тебя, даже если встретит на виселице.
Джонни. Знать-то я тебя знаю, ну и что из того? Что толку мне было
шляться с тобой? Что мне доставалось от тебя? Да не видел я от тебя ни днем,
ни ночью ничего, кроме твоего вздорного нрава, хотя вечно тащился за тобой,
обвешанный твоими мешками.
Нэнни. Ни дна тебе, ни покрышки! Что ему, видите ли, доставалось от
меня! Уж побольше, чем мне доставалось от твоего папаши. Ведь, кроме обид и
синяков, я от него ничего не видала.
Джонни. Так-то оно так, но ведь не бросала же ты его! Всегда ты была
вруньей и дурой, такой и останешься даже на краю могилы.
Нэнни. Вечно я побиралась, а потом делилась с тобой, будь ты проклят!
Лучше б мне было не знать тебя! Почему не наломала я прутьев покрепче, чтобы
поучить тебя доброте и учтивости, пока еще было время?
Джонни. Ну вот, теперь о прутьях заговорила! Да не учила ты меня
никогда и ничему, кроме воровства, и это с тебя, а не с меня взыщется за мои
грехи в Судный день. Подин. Клянусь честью, у вас лучше получается, чем у
Гектора, когда он дрался за свою Трою!
Нэнни. А ты помолчи! Нам не о драке надо думать, а о том, как набить
брюхо и поспать вволю. Дай-ка мне немножко табачку набить трубку, - может,
снимет он с моего сердца усталость от долгой дороги.

Эндрю протягивает ей табак, и Нэнни с жадностью хватает его.

Бидди. Мне надо было дать, а не ей. Уже сорок лет, как, закуривая
трубку, я не забываю о табачной молитве. А она никогда и не вспоминает ни о
чем подобном.
Нэнни. Смотри не подавись, зарясь на мою долю!

Они не могут поделить табак.

Эндрю. Ну, ну, ну! Вас хорошо принимают в этом доме, ну и нечего
спорить и ругаться. Такие бродяги, как вы, должны смеяться и радоваться
жизни. Неужели вы не знаете ни одной песни, которая веселила бы сердца?
Подин. Джонни Бокач хорошо поет. Он всегда пел на ярмарках, да вот в
тюрьме охрип немного.
Эндрю. Ну, так спой хорошую песню, такую, чтоб от нее храбрым стало
сердце мужчины.
Джонни (поет).

Спешите, парни, все ко мне,
Послушайте меня,
Я курицу тащил с двора,
Сержант пальнул в меня.

Его помощнички бегом
Примчались на подмогу,
Связали, словно петуха,
Не чую руку-ногу.

Судья велел меня сослать,
Корабль стоял в порту,
Вот, запрягли меня с тех пор
Пахать в чужом краю.

Эндрю. Ничего нет хорошего в твоей песне, очень она грустная. Для меня
это все равно что пилить бревно. Вот подождите, я сейчас принесу мою флейту.

Уходит.

Джонни. Сдается мне, здесь не хватает добрых приятелей, а у того,
молодого, достанет денег, чтобы приютить нас с нашими пожитками.
Подин. Ты считаешь себя слишком умным, Джонни Бокач. Лучше скажи, кто
этот человек.
Джонни. Хороший парень, полагаю, имя которого скоро будет известно на
всех дорогах.
Подин. Ты восемь месяцев пробыл в тюрьме и ничего не знаешь о здешних
местах. А здешние парни такого хромого бродягу, как ты, не примут к себе.
Я-то знаю. Пару вечеров назад обдирал козлят для тех ребят, что живут в
горах. Это было в каменоломнях за полем - там они обсуждали свои планы. У
них на уме дом богатеев на площади. И знаешь, кого они ждут?
Джонни. Откуда мне знать?
Подин (поет).

Ах, Джонни Гиббонс, будь здоров,
Пусть далеко за морем ты сейчас!

Джонни (вскакивает). Не может быть, ведь Джонни Гиббонс в бегах!
Подин. Я спросил о нем у старика, с которым мы вместе немножко выпили.
"Не задавай вопросов, - сказал он, - и делай, что говорят. Если у парня
гордое сердце, у него хватит ума поднять соседей и наложить руку на все, что
движется по дороге. Он научился этому во Франции, откуда совсем недавно
приехал сюда, а там вина вдоволь. Лови удачу, - сказал он, - и не медли, а
то все раскроется, и тогда уж ничего не будет".
Джонни. Он приплыл по морю из Франции? Тогда это точно Джонни Гиббонс,
но мне показалось, будто его зовут иначе.
Подин. У такого человека может быть сотня имен. Неужели он откроется
нам, ведь он нас прежде в глаза не видел, да еще при том, что с нами
женщины, у которых язык без костей? Вот он идет. Погоди и присмотрись, тот
ли он человек, о котором я себе думаю.
Мартин (входит). Я сделаю флаг, и на нем будет единорог. Дайте-ка мне
вон то полотно, а там краска. Мы не будет просить помощи у степенных людей -
позовем преступников, лентяев, болтунов, воров. (Принимается за флаг.)
Бидди. Странное название для армии. Я понимаю - Ленты {Аллюзия на
североирландское тайное католическое общество (Ribbon Society).}, понимаю
Белые Парни, Честные Парни, Молотильщики, Рассвет, но вот об Единорогах
что-то не приходилось слышать.
Джонни. Совсем не странное, а как раз подходящее. (Берет в руки льва и
единорога.) В доке такое часто приходится видеть. Вот единорог с одним
рогом. А против кого он идет? Против льва конечно же. Когда он победит льва,
корона упадет и все закачается. Неужели не понимаешь, что Лига Единорогов -
это лига, которая будет сражаться против властей в Англии и короля Георга?
Подин. Мы пойдем под этим флагом, и с нами парни из каменоломни?
Неужели его они ждут? Значит, скоро будем брать Дом на площади? Там сколько
хочешь оружия, и богатств хватит на весь мир, целые комнаты забиты гинеями.
Вот уж тогда натрем башмаки воском, а лошадям сделаем серебряные подковы!
Мартин (поднимая флаг). Пока нас мало, но армия Единорогов будет
большой армией! (Обращается к Джонни.) Почему ты принес весть мне? Ты
помнишь еще что-нибудь? Еще что-нибудь было? Ты пил, и туман, мешавший
твоему разуму, рассеялся... Ты видишь или слышишь что-нибудь неземное?
Джонни. Нет. Не знаю, что вы хотите от меня услышать.
Мартин. Я хочу начать разрушение, но не знаю, откуда начать... Ты
слышишь голос?
Джонни. Нет. Я с масонами и ведьмами дел не имею.
Подин. Бидди Лалли у нас ворожит. Она часто бросает кружки и, совсем
как Колум Килле, говорит, что будет.
Мартин. Ты все знаешь. Скажи, откуда нам лучше начать и чем все
закончится?
Бидди. Понятия не имею. Давно уж ничем таким не занималась. У меня
суставы больные.
Мартин. Если ты что-то знаешь, то не имеешь права молчать. Помоги мне,
иначе я могу пойти не туда. Мне известно, что я должен разрушать, но, когда
я спрашиваю себя, с чего начать, меня берет сомнение.
Подин. Кружки вот, к тому же недопитые.
Бидди (берет две кружки и переливает содержимое из одной в другую).
Брось белые деньги на четыре стороны.
Мартин. Вот! (Бросает монеты.)
Бидди. Без серебра ничего не получится. Мне от этого ничего не
достанется. Еще и золото придется бросить.
Мартин. Вот гинея для тебя. Скажи, что ты видишь.
Бидди. О чем ты хочешь узнать?
Мартин. С кем я должен сразиться вначале... У меня непомерная задача...
Наверное, со всем миром....
Бидди (переливает содержимое из одной кружки в другую и смотрит на
дно). Ты не думаешь о себе. Ты приехал из-за моря, и не очень давно. Впереди
тебя ждет лучший день в твоей жизни.
Мартин. Что это значит? Что я должен сделать?
Бидди. Я вижу много дыма. Пожар... Дым поднимается высоко над головой.
Мартин. Значит, мы должны сжечь все, что люди построили на земле. Они
должны начать свою жизнь заново на зеленой пустоши, как это было сразу после
Творения.
Бидди. Я вижу травки для моих снадобий, большую траву и маленькую
травку, а ведь они точно берут жизнь из земли.
Джонни. Кому принадлежала зеленая Ирландия в давние времена? Разве не
тем людям, которые жили тут? А кто владеет ею теперь? Те, что пришли из-за
моря. Смысл в том, что надо разрушить большие дома и города, а поля и луга
отдать потомкам древней расы.
Мартин. Да, да. Ты говоришь другие слова, но это не имеет значения.
Впереди битва.
Подин. Вот слова Колума Килле: сначала будут сожжены четыре угла, а
потом сгорит середина поля. Я вам говорю, таким было пророчество.
Бидди. Я вижу железные наручники, веревку и виселицу, но, наверное, они
не для тебя, а для кого-то хорошо мне знакомого с давних времен.
Мартин. Это Закон. Мы должны уничтожить Закон. Вот он - первый грех,
первый кусок яблока.
Джонни. Вот, вот. Теперешний Закон - самое худшее зло. Прежний Закон
был всем на пользу, а в Законе англичан один грех.
Мартин. Когда не было законов, мужчины воевали друг с другом, а не как
теперь, с машинами, которые делают в городах, и они были сильные телом. Они
были похожи на Него, Который создал их по Своему подобию, словно еще не было
грехопадения. А теперь они хотят спокойной жизни, как будто покой значит
больше, чем сердечное веселье, и взгляд у них от страха стал печальным и
пристальным. Мы должны победить и уничтожить законы.
Джонни. Вот и я говорю. Уничтожим законы и выставим вон англичан. Они
писали законы для своего блага, а нам ничего не оставили, не больше, чем псу
или свинье.
Бидди. Я вижу старого священника, одного, в полуразрушенном доме,
правда, не скажу, тот ли это священник, что был тут, или другой. Чем-то он
напуган или расстроен и не находит себе места.
Мартин. Так я и думал. Церковь, тоже - ее тоже нужно уничтожить. Когда
люди боролись со своими страстями и страхами, так называемыми грехами, в
одиночку, их души закалялись и крепли. Вот, очистим землю, уничтожим Закон и
Церковь, и жизнь станет подобной языку пламени, огненному глазу... О, как
мне найти слова... Все, что не настоящая жизнь, исчезнет.
Джонни. Он говорит о церкви Лютера и о хромой Библии заморского
Кальвина. Мы уничтожим ее и положим конец всему.
Мартин. Мы выйдем против всего мира и победим его. (Встает.) Мы - армия
Звездных Единорогов! Мы разнесем его на кусочки. Мы завоюем мир, мы сожжем
его. Отец Джон сказал, что мир уже давно должны были сжечь. Несите огонь.
Эндрю (обращается к Попрошайкам). Томас идет. Прячьтесь! Вам надо
спрятаться.

Все, кроме Мартина, убегают в другую комнату.
Входит Томас.

Томас. Мартин, пойдем со мной. В городе творится что-то ужасное! Зло
вышло наружу. Происходят непонятные вещи!
Мартин. О чем ты говоришь? Что случилось?
Томас. Послушай, надо это остановить. Мы должны позвать всех приличных
людей. Похоже, будто сам дьявол промчался тут, как ураган, и пооткрывал все
кабаки!
Мартин. С чего бы это? Может быть, действует план Эндрю?
Томас. А ты не имеешь никакого отношения к тому, о чем я сказал? В
нашем приходе, да и соседских тоже не осталось ни одного человека, который
бы не бросил свою работу, будь то в поле или на мельнице.
Мартин. Никто больше не работает? А неплохо Эндрю сообразил.
Томас. Нет ни одного мужчины, который не напился или не собирается
напиться! Мои собственные рабочие, да и продавцы тоже сидят без дела на
прилавках и бочках! Клянусь, от тамошней вони, криков и здравиц у меня
волосы стали дыбом на голове!
Мартин. И всем им сам черт не брат!
Томас (в отчаянии садится). Ты тоже напился. Вот уж никогда не думал,
что и тебе это нравится.
Мартин. Ты не понимаешь, потому что всю жизнь работал. Ты говорил себе
каждое утро: "Что я должен сегодня сделать?" А когда уставал от работы, то
думал о том, что будешь делать завтра. Если же давал себе поблажку на
часок, потом старался наверстать упущенное. Нет, лишь бросив работу, человек
начинает жить.
Томас. Все это от французских вин.
Мартин. Я побывал за пределами земли. В Раю, в тамошних счастливых
местах, я видел сияющих людей. Они все чем-то занимались, но ни один из них
не трудился. Собственно, они так отдыхали, и все их дни заполнены танцем,
рожденным тайным неистовством их сердец, или битвой, в которой мечи
скрещиваются со звоном, словно со смехом.
Томас. Ты был трезвым, когда мы расстались. Почему никто не присмотрел
за тобой?
Мартин. Разве человек живет? Ведь Рай - это когда жизнь бьет ключом,
когда все, к чему он днем прикладывает руки, ведет его от восторга к
восторгу, когда в ночной тиши он возвышается до безрассудных размышлений.
То, что получаешь без радости, как будто и не получаешь вовсе, лишь
омрачаешь этим жизнь, а настоящую радость ощущаешь, лишь если тысяча лет
кажется мгновением.
Томас, А я-то хотел послать тебя с каретой в Дублин!
Мартин (отдает флаг Подину). Дай лампу. Свет еще не зажгли, а миру пора
сгореть!

Уходит в дверь, ведущую внутрь дома.

Томас (замечает Эндрю). И ты здесь? А что тут делают бродяги? Почему
дверь открыта? Почему ты не следишь за порядком? Я иду за полицейскими!
Эндрю. Их теперь не найти. Они тоже разбрелись по кабакам. А почему бы
нет?
Томас. Ты напился? Да еще хуже Мартина! Позоришь меня!
Эндрю. Кто кого позорит? Разве не ты обижаешь меня, изводишь меня,
унижаешь меня! Разве не ты сделал из меня ханжу и лицемера?
Томас. О чем ты говоришь?
Эндрю. Говорю, как есть! Разве не ты вечно внушал мне, что я должен
быть, как все, и работать день и ночь и обходиться без друзей, думать лишь о
нашем деле? А на что мне твое дело? Один раз мне привиделось золото фей в
горах. Надо было отыскать его и стать богатым, да ведь ты не давал мне шагу
ступить.
Томас. Ну и неблагодарная же ты скотина! Ты же отлично знаешь, что я
заботился о тебе, учил тебя жить честно и достойно.
Эндрю. Тебе всегда было плевать на старину. Ты пошел в нашу мать, она
была слишком мягкой и слишком глупой, и у нее было слишком много английской
крови в жилах. А вот Мартин, как я, настоящий Хиарн. У него щедрая душа!
Мартин не стал бы делать из меня лицемера, чтобы я тайком убегал по ночам и
боялся, как бы не прозевать заход Большой Медведицы. (Начинает играть на
флейте.)
Томас. Вам это не сойдет с рук, ни тебе, ни твоим грязным бродягам! Я
засажу их в тюрьму.
Джонни. Это я грязный бродяга? Да ты на себя посмотри! Скоро все
переменится. У бродяг будет все, а у таких, как ты, ничего.

Все набрасываются на Томаса и поют:

Лев слабым станет наконец,
И с ним колючая сосна,
Но арфу вновь возьмет певец
И сладко запоет она.

Томас. Отпустите меня, негодяи!
Нэнни. Старый обманщик, мы сделаем из тебя решето!
Бидди. Здорово ты пригрозил нам тюрьмой, да толку от тебя, как от
снятого молока.
Джонни. Мешок болезней! Чертов палач! Не будет тебе легкой смерти!

Возвращается Мартин с зажженной лампой.

Мартин. Отпустите его. (Бродяги отпускают Томаса и отступают.)
Разверните флаг. Наступило время войны.
Джонни. Вперед с Единорогом! Убьем Льва! Да здравствует Джонни Гиббонс
и его веселые ребята!
Мартин. Сложите тут все в кучу. И каре-ту сюда же. Вниз подсуньте
солому. Этим пожаром я начну разрушение. Природа будет все крушить и
смеяться.
Томас. Сломай свою золотую карету!
Мартин (опускается перед Томасом на колени). Мне не нравится идти
путем, который ты не одобряешь, и не нравится делать вещи, которые ты не
одобряешь. Еще когда я был ребенком, я доставлял тебе много хлопот, а теперь
и подавно. Но это не моя вина. Я избран. (Поднимается.) Сначала мне нужно
освободиться самому и освободить тех, кто мне ближе других. Любовь Бога
тяжелая ноша!

Томас пытается остановить его, но ему мешают Бродяги. Мартин берет в руки
пучок соломы и поджигает его.

Мы уничтожим все, что можно уничтожить! Лишь душа не узнает боли. Душа
человека - бессмертная частица звезд!

Он бросает зажженную солому в кучу вещей - и она загорается.

АКТ ТРЕТИЙ

Рассвет еще не наступил. Место действия - горы. Нэнни и Бидди Лалли сидят на
корточках возле костра, вокруг разбросаны дорогие вещи. Подин сидит рядом с
Мартином, который лежит, как мертвый, накрытый мешком.

Нэнни (обращается к Подину). Ну вот, вы - великие герои, великие воины,
великие мужи, вы победили богатеев, вы и крестьяне из каменоломни {Имеются в
виду члены тайной крестьянской организации в Ирландии (Whiteboys).}.
Обшарили весь дом и награбили на славу! Смотрите-ка, сколько я унесла
шелков, да атласов, да всяких других богатств! А на это посмотрите! (Она
показывает бархатное платье.) Из него выйдет шикарная жакетка. На ярмарке
певцы умолкнут и торговцы забудут о своем скоте, заглядевшись на ленточки и
пуговички! Вся моя родня сбежится теперь!
Бидди. А золота там было совсем не так много, как говорили. Или ребята
из каменоломни опередили нас. Чтоб им пусто было! Это они подбили меня
набрать целый мешок подков в кузнице. Сказали, будто они серебряные, из
чистого белого серебра, а оказалось, это обыкновенное железо! Чтоб им пусто
было! (Отпихивает мешок.) Когда я в другой раз пойду грабить большой дом, то
уж прослежу, чтобы луна меня не обманула, а то все сияло, словно золото и
серебро. А сейчас не сияет совсем.
Нэнни. А уж какой после нас пожар разгорелся, и вовсе не сказать! От
двух домов в одну ночь лишь кучка пепла осталась. Наверняка все служанки на
семь миль в округе вскочили со своих постелей и петухи запели зарю, решив,
что уже рассвело.
Бидди. Благодари вот этого парня, который лежит тут. Никогда еще не
бывало такого смелого вожака. Он расшвырял сторожей и с факелом в руке
побежал по лестницам и крышам. Можно было подумать, еще немного - и он
коснется головой звезд.
Нэнни. Мне казалось, будто я вижу рядом с ним смерть. А как у него
сверкали глаза, и искры летели на восток и на запад. Наверное, его ранили
там или один из тамошних парней незаметно стукнул его по голове в пылу
драки? Я нашла его, когда парней из каменоломни и след простыл, он лежал
возле стены такой слабый, словно сдвинул с места гору. Уж я его и щипала и
царапала, но он не просыпался, я подняла ему голову, а когда она упала, мне
стало понятно, что в нем больше нет жизни, что он уже не с нами.
Бидди. Жаль, ты не оставила его там, где он лежал, и ничего не сказала
Подину или своему сыну, а то не пришлось бы нам одним тащить его сюда на
носилках. Хорошо еще, палки и мешки нашлись.
Нэнни. Какие уж тут крики, если он успокоился в темноте да в
одиночестве, разве что я и Господь были рядом?
Бидди. На нас падет месть красных солдат, когда они отыщут нас тут,
словно пугливых зайцев. Лучше бы нам не отрываться от крестьянских парней.
Нэнни. Тихо ты! Все с ума посходили из-за него. Если кто услышит, что
мы бросили его, не сносить нам головы. Ш-ш-ш!

Входит Джонни Бокач со свечами.

Джонни (встает рядом с Мартином). Что за зло или зараза такая у нас в
воздухе, что погибают один за другим все ирландские герои?
Подин. Хочешь не хочешь, задумаешься о четырех вещах, что нас ждут
напоследок, о смерти и Судном дне, о Рае и Аде. Клянусь, сердцем я с ним.
Это хорошо, что мне пришлось узнать, какой человек скрывается под его именем
и обличьем. (Поет.)

О Джонни Гиббонс, наш герой,
Кому оставил ты детей своих?

Джонни. Теперь мы сироты до конца наших дней. Отныне нам не будет
покоя, если мы не станем убивать англичан, но где нам взять похожего на него
вождя? Давайте положим его, как полагается, на камень, и я оплачу его!
(Ставит свечи, подпирая их камнями.)
Нэнни. Джонни Бокач, ты принес дорогие свечи, чтобы поставить тут?
Видно, у тебя густо в карманах, если ты позволяешь себе такую роскошь и не
довольствуешься простыми макаными свечами?
Джонни. Вряд ли я сделаю такое, когда жизнь покинет твое тело. Тебя мне
ни к чему провожать с таким почетом, как его.
Нэнни. Что ж, в доме всегда тихо и грустно, когда умирает кто-то
молодой, но много насмешек, и розыгрышей, и беготни, когда умирают старик
или старуха. Стариков никто не жалеет.
Подин. Он должен был сделать ирландцев достойными их предков. Верьте
мне, это о нем говорилось во всех пророчествах. Так что не сравнивайте себя
с ним.
Нэнни. Почему это не сравнивать? Ты только подумай, сколько всего мне
пришлось преодолеть в этом мире. Какое уж тут сравнение с ним, ведь его
сразу вознесли до небес, а он только и сделал, что умер и отправился в рай.
Джонни. Если ты и отправишься на Небеса, то не вернуться тебе оттуда
живой! Да нет, ни за что не услыхать тебе, как поют ангелы! Будешь тысячу
лет тащить на себе цепи в обличье пса или чудовища. Говорю тебе, он одолеет
чистилище быстрее, чем молния - терновый куст.
Нэнни. Ага, ага.(Вполголоса напевает.)

Следят, чтоб умерла я в срок,
Червяк, да дьявол, да сынок,
А я порадуюсь, когда
Затянет шею им петля!

Джонни. Пять белых свечей. Мне не жалко их для него. Если бы он очнулся
и встал живой, то обязательно освободил бы Ирландию!
Подин. Подожди, вот наступит день, и ты посмотришь, как его похоронят.
Мы не оставим его здесь. Я кликну двести парней из ленточников {Имеется в
виду Ribbon Society, упоминавшееся в первом акте.}, которых он должен был
повести на бараки в Оганише. Они отнесут его тело на гору, где будет его
могила. Он владел нездешним даром, не знаю уж как, но ему была дана сила,
неведомая смертным.
Эндрю (входит, дрожа). Он подарил нам великую ночь, и ее не скоро тут
забудут. Все ополчились против него, это я вам говорю. Сегодня утром никто
не запустил мельничный жернов. Ночью никто не пек хлеб. Лошади не кормлены в
стойлах, коровы не доены в коровниках. Я не встретил ни одного человека,
который имел смелость проклясть сегодняшнюю ночь и не проклял меня и
лежащего тут мальчика... Может быть, он еще живой?
Джонни. Да какой живой, если он не дышит уже три часа, а то и поболе?
Эндрю. Вчера он тоже так лежал, а потом взял и проснулся.
Нэнни. Теперь не проснется, я-то знаю. Я держала его руку в своей, и
его рука холодела, как будто на нее лили холодную воду, и кровь не бежит у
него по жилам. Он ушел, это точно; жизнь покинула его.
Эндрю. Может быть, может быть. Вчера у него как будто щеки были
розовые, а сегодня серые, как пепел. Что ж, рано или поздно мы все уйдем. Я
любил тебя, белоголовый мальчик, ты возвышался над всеми нами и вот погублен
в самом расцвете сил. Ты был нежным и искренним, и все любили тебя. У тебя
было такое сердце, что ты все отдавал людям и ничего не требовал взамен. Ты
сам устроил себе отличные поминки, в одну ночь растратив все, что имел, на
пиво и вино для всей округи. Наверное, ты будешь сидеть в Раю между
Блаженными!
Джонни. Аминь. Жаль, я, не подумал, когда послал за тобой мальчишку, о
священнике. В конце пути нас всегда ждет Всемогущий.
Эндрю. Я послал за священником. Живой он или мертвый, я хочу сделать
все возможное для лучшего из лучших в моем народе и в моем поколении.
Бидди (вскакивает). Ты позвал сюда священника? Зачем? Разве мы мало
потратились на свечи и все остальное?
Джонни. Если Это тот нищий священник, который непонятно о чем толковал
с покойным, похоже, он ничего не потребует за свои труды. У многих
священников в груди мятежное сердце.
Нэнни. Говорю тебе, если заранее не договориться, он и "Отче Наш" не
скажет, пока не увидит полкроны у тебя в руке.
Бидди. Нет такого священника, который бы ни разу не согрешил. Если он
любит выпить, то не побоится никаких неприятностей. Из всего вывернется,
ведь и рыбьему косяку водоросли не помеха. Священников лучше не сердить.
Зачем им перечить?
Нэнни. Не ты ли смирила себя перед священником, стоило тебе заболеть за
решеткой и подумать, будто ты умираешь, и разве не приказал он, чтоб ты
забыла о вине?
Бидди. А я обманула его. Выздоровела и опять гуляю по дорогам.
Нэнни. Да ты всех обманываешь, и себя тоже. Не ты ли еще вчера говорила
покойнику, что его ждет лучший день в его жизни?
Джонни. Тихо, вы. Идет священник.

Входит отец Джон.

Отец Джон. Не может быть, чтоб он умер.
Джонни. Около полуночи его душа покинула тело, и мы пришли с ним сюда,
в укромное место. Пришлось разлучить его с друзьями.
Отец Джон. Где он?
Джонни (берется за мешки). Лежит вон там весь холодный и неподвижный. У
него такое спокойное лицо; словно он совсем не знал греха и ему не о чем
волноваться.
Отец Джон (опускается на колени и трогает его). Он не умер.
Бидди (показывает на Нэнни). Он умер. Если бы он не умер, то он не
позволил бы ей обшарить свои карманы и ограбить себя, а она это сделала.
Отец Джон. Это похоже на смерть, но все же это насмерть. Он в трансе.
Подин. Откуда же, из рая или из ада, он принесет нам, когда вернется,
весть о муках грешников?
Бидди. Я и сам думал, что он где-то далеко катается на белых лошадях
вместе с другими вольными всадниками.
Джонни. Он расскажет нам о великих чудесах, когда поднимется со своего
каменного ложа. Жаль, на этот раз ему не повести нас против англичан. Ведь
те, которые в трансе, обретают новые силы и могут ходить по воде.
Эндрю. Отец Джон разбудил его вчера, когда он лежал неподвижно, в
точности как сейчас. Разве я не говорил вам, зачем позвал его теперь?
Бидди. Разбуди его, и пусть они узнают, что в моем предсказании не было
вранья. Приметы сказали мне, что ему предстоит лучший день в его жизни.
Подин. Не умер! Через неделю мы пойдем маршем на Дублин. Протрубит рог,
и все добрые парни придут к нему. Скорее, отец, будите его.
Отец Джон. Я не сделаю этого. Незачем возвращать его оттуда, где он
теперь.
Джонни. А сам он когда проснется?
Отец Джон. Может быть, сегодня, может быть, завтра, трудно сказать
наверняка.
Бидди. Если он где-то далеко, то может пробыть там и семь лет. Будет
лежать себе, как бревно, не есть и не пить, и никто во всем мире не добьется
от него ни слова. Знаю, такое бывает.
Джонни. Но нам-то нельзя сидеть тут и ждать семь лет. Если начало
положено, надо действовать, и немедленно. Мы не можем терять время, потому
что правительство, успеет собрать нужную информацию. Разбудите его, отец, и
многие поколения ирландцев будут благословлять вас.
Отец Джон. Я отказываюсь будить его. Господь сам вернет его, когда Ему
заблагорассудится. Насколько мне ведомо, он зрит сейчас Божественные тайны.
Джонни. Но ведь он может навсегда уйти в свой сон. Лучше разбудить его
теперь же.
Эндрю. Разбудите его, отец Джон, ведь я думал, будто он на самом деле
умер, и как мне теперь смотреть в глаза Томасу после того, что я наговорил
ему? И если бы не эта странная ночь, я бы всю жизнь не знал ничего, кроме
одиночества. Всему миру известно, что я пил не из любви к вину, а из любви к
людям, которые были со мной! Разбудите его, святой отец, или я сам разбужу
его. (Трясет его.)
Отец Джон. Не трогай его. Предоставь его самому себе и Господу Богу.
Джонни. Если вы не хотите разбудить его, это сделаем мы! Ну же, чего вы
ждете?
Отец Джон. Когда я разбудил его вчера, он разозлился. Потому что не
хотел подчиняться моему приказу.
Джонни. Вам, может, и не хотел, а мне подчинился с удовольствием и
весть принял от меня.
Отец Джон. Да уж... принял... но откуда мне знать, что не дьявольская
весть послала его на дьявольский путь разрушения, пьянства и поджога? Не Бог
послал ему эту весть! Я разбудил его, и я помешал ему услышать то, что,
возможно, было священным посланием, голосом правды, поэтому, услышав тебя,
он поверил в принесенную тобой весть. Ты солгал и воспользовался его ошибкой
ты оставил его без дома и без средств к существованию, а теперь изо всех
сил стараешься довести свое злое дело до конца. Я не буду помогать тебе. Ему
лучше умереть в трансе и вручить себя Богу, чем проснуться и отправиться
прямо в ад с такими, как ты, бродягами и преступниками!
Джонни (поворачивается к Бидди). Ты должна знать, Бидди Лалли, как
вернуть такого человека.
Бидди. Во власти земли сделать это с помощью трав, а во власти неба -
обратив огонь в пламя.
Джонни. Подымайся, не медли. Иди и нарви травы, которая вернет его, где
бы он теперь ни был.
Бидди. Какой толк в травах, если у него стиснуты зубы?
Джонни. Тогда пусть будет огонь, дьявольское пламя, пусть он подогреет
ему пятки. (Берет горящую ветку из костра.)
Отец Джон. Говорю тебе, оставь его в покое! (Отшвыривает ветку.)
Джонни. Не оставлю! Я не позволю ему лежать тут, когда вся страна ждет
его!
Отец Джон. Я же говорю, что уже будил его! Это я отдал его ворам! И
больше не стану его будить, пусть зло подождет, когда он проснется сам, вот
так! Не смейте прикасаться ко мне! Не смейте! У вас нет права меня
заставить!
Бидди. Знаешь что, не подводи нас под церковное проклятие.

Джонни отступает. Мартин шевелится.

Отец Джон. Господь позаботился о нем. Он разбудил его.

Мартин приподнимается и опирается на локоть.

Не трогайте его и не говорите с ним, возможно, он внимает великим тайнам.
Мартин. Музыка. Я должен подойти поближе... прекрасная звучная
музыка... она громче топота единорогов; намного громче, хотя горы дрожали,
когда они топали. Высокая радостная музыка.
Отец Джон. Тише! Он слушает музыку небес!
Мартин. Музыканты, где бы вы ни были, возьмите меня к себе! Я приду к
вам; ведь я уже слышу вас лучше, а вы играете все радостнее и радостнее; как
странно это, очень странно.
Отец Джон. Ему открывается какая-то тайна.
Мартин. Это райская музыка, правда, кто-то говорил мне об этом. Конечно
же это райская музыка. Ах, я слышу, я понимаю. Она состоит из
безостановочного звона мечей!
Джонни. Лучше музыки не может быть. У нас они зазвенят. Мы пойдем с
мечами и кирками против штыков красных солдат. Хорошо, что ты восстал из
мертвых, чтобы повести нас в бой! Идем же, ну, идем!
Мартин. Кто ты? А, помню. Куда же ты хочешь, чтобы я пошел?
Джонни. Конечно же брать казармы в Оганише. Надо продолжать то, что ты
начал этой ночью.
Мартин. А что я начал ночью? Ах да, вспоминаю - большой дом - мы сожгли
его - но я не понял видения, когда делал это. Я неправиль