Типы жилища в литературе

Среди «носившихся в воздухе» стереотипных предсставлений - антитез, порожденных отмосферой романтического противостояния непреклонных, сингулярных точек зрения, не могло не найтись места для противопоставления патриархального и цивилизованного жилища. Описания первого можно было найти у Пушкина («Дубровский», «Капитанская дочка»), Гоголя («Старосветские помещики»), позднее у Даля («Вакх Сидоров Чайкин», «Павел Алексеевич Игривый», «Отец с сыном»), Григоровича, Тургенева и многих других писателей, обращавшихся к изображению жизни провинциальных помещиков, крестьян или купцов.

Противоположный тип жилища - благоустроенная городская квартира, «английская» усадьба, особняк или дача - появляется в русской литературе начиная с «Писем русского путешественника» Карамзина, который во многом явился первопроходчиком, привившим русскому читателю вкус к европейской оформленности. В 40-е годы интерес к бытовому удобству и изяществу возрастает: на страницах петербургских журналов и альманахов появляются физиологические очерки А. А. Бушицкого о жизни столичных немцев и о роскошных дачах в Царском Селе, Павловске, Парголове и других пригородах Петербурга. Главными адептами и фешенебельности (оба эти слова впервые вошли в употребление в середине 40-х годов и не раз вызывали гнев и насмешки из лагеря «Москвитянина») были И. И. Панаев, В. П. Боткин и А. В. Дружинин. Отчетливое противостояние двух образов Дома, на которое к концу «замечательного десятилетия» (1838-1848) наложились две законченные культурные концепции - западническая и славянофильская - позволило Гончарову в «Обыкновенной истории», а затем в «Обломове» создать емкие незабываемые образы жилищ, которые олицетворяют два противоположных уклада русской жизни - «почвенный» и «европейский». Это Грачи или Обломовка, с доной стороны, и дома Петра Адуева или Штольца, - с другой.

В конце 20-х годов нашего столетия В. Ф. Переверзев определил основную коллизию романов Гончарова как конфликт двух миров - «мира коттеджа» и «мира ковчега». Действительно, два противоположных идеала личной и общественной жизни, культурных традиций и бытовых навыков, изображенные романистом, нашли свое воплощение в образах обжитого пространства, обладающих большой силой обобщения. С одной стороны - в самом деле «коттедж»: петербургская квартира, усадьба или дача, в которой человек предоставлен самому себе, ни от кого не зависит и ни за кого не отвечает; удобство и изысканность жилища являются залогом внутреннего гармоничного развития личности.

С другой стороны, дом, где, как в Ноевом ковчеге, живут общей, роевой жизнью родители, дети, слуги, нянюшки, родня, приживалки, где человеку невозможно уединиться и спрятаться от глаз людских, да и неприлично это, не принято. Здесь радость и печаль каждого становиться общей радостью и печалью. Всякий участвует в делах и развлечениях сообщества. Завет и предание, обычай предков и страх перед неведомыми силами, постоянно поддерживаемый при помощи семейных легенд и няниных сказок, подготовляли почву для обязательной и единой для всех обитателей дома религиозности. Подобно библейскому ковчегу, такой дом призван был спасать укрывшихся в енм людей от враждебных стихий - сперва природных, затем общественных: от непогоды, поветрий, недугов, от смуты и от сопутствующей прогрессу нестабильности. В жилище том зачастую неудобно, «тесно», комфорту не придается особого значения - зато, как говорят пословицы, «Хотя тесно, да лучше вместе», «В тесноте люди живут, а на простор навоз возят», «В тесноте, да не в обиде».

На основании сказанного можно было бы утверждать, что для человека, обитавшего в культурно-идеологическом горизонте, способном породить славянофильское учение, идеалом Дома был ковчег, если бы не одно обстоятельство.

Домик Афанасия Ивановича Товстопуза или Обломовка во многом напоминает ковчег: в них действительно живет «каждой твари по паре», свято соблюдая заветы единодушия, взаимопомощи, патриархальной простоты; они расположены на периферии обозримого мира, вдалеке от столиц; они не только защищают, но и спасают человека от искушений новейшей цивилизации. Поэтому неотъемлемым для них является элемент религиозного, сакрального предназначения - во спасение души.

Однако ковчег - это корабль. При всей своей спасительной прочности он движется и переносит человека из одного царства в другое, из одной эпохи в другую, обеспечивая лишь временную стабильность в глобальных бытийных переменах. По древним мифологическим представлениям, корабльозначал средство перемещения в иной мир, в царство смерти. Герои народных эпосов, идущие не трансцеденции, не преображая, а возвращая к исходному порядку, не могут стать корабельщиками. Образ корабля способен появиться в сознании народа лишь в эпоху дистабилизации, как например, в новгородском былинном цикле ли в сказаниях старообрядцев.