Другие виды клятвы и их обозначения в Древней Руси

О клятве языческой по содержанию или по происхождению древнерусские источники более или менее подробных свидетельств больше не дают. Глухие упоминания о том, что такого рода клятвы всё-таки существовали — главным образом, видимо, в народной среде — содержатся в церковно-учительной литературе среди осуждений нехристианских обычаев. Однако, как раз о клятве оружием, очевидно имевшей хождение прежде всего в военно-дружинной среде, никаких данных вообще нет. При княжеских дворах господствовала, по всей видимости, уже клятва христианская по содержанию и обряду.

Христианская клятва известна в Древней Руси в разных формах. Наиболее распространённой, ставшей со временем практически единственной, было крестоцелование. Однако, кроме креста для принесения клятвы употреблялись и другие священные в христианской традиции предметы; с другой стороны, можно было ограничиться и устным заклятием. В одном из древних поучений против «ротников» говорится, например, что «человеци кленуться Богомъ и его святыми и другъ друга догонять до клятвы и церковь святую нев‡сту Христову ротою скверняще»39, т. е. речь идёт о заклятиях Богом и святыми и о клятве в храмах. Каким именно образом использовались церкви (или алтари) при принесении клятвы, сказать точно нельзя, но представить, как давались устные заклятия, можно, благодаря «Повести об ослеплении Василька Теребовльского». В ней передаются покаяльные слова Василька, который признавался в грехе гордыни, но божился, что ничем не погрешил против братолюбия: «и се клянуся Б(о)г(о)мь и его пришествием, — говорил ослеплённый князь в личной беседе с автором "Повести" (как предполагают, священником Василием), — яко не пом[ы]слилъ есмъ зла брат(ь)и своеи ни в чем же»40.

Клятвы приносились в храмах не только на алтарях, но и на раках с мощами святых. Например, в «Повести временных лет» под 6609 (1101) г. упоминается о приведении к присяге Ярослава Ярополчича, которого оковал Святополк киевский: «заводиша и у раку с(вя)тою Бориса и Гл‡ба»41. Такая клятва не исключала одновременно и крестоцелования. В 1150 г. Изяслав Мстиславич и его дядя Вячеслав Владимирович «ц‡ловаста хр(е)стъ у с(вя)тою м(у)ч(е)н(и)ку на гроб‡ (на гробнице Бориса и Глеба. — П.С.) на томъ: Изяславу им‡ти отц(е)мь Вячеслава, а Вячеславу им‡ти с(ы)н(о)мъ Изяслава; на томъ же и мужи ею ц‡ловаша хр(е)стъ, ако межи има добра хот‡ти и ч(е)сти ею стеречи, а не сваживати ею». В этом случае крест и рака используются для клятвы подобно тому, как в 944 г., согласно тексту русско-византийского договора, союз Руси и греков скреплялся с помощью креста и церкви.

Широкое применение на Руси в XI — XIII вв. имела клятва с помощью икон. Причём иконы, как правило, обычно целовали. Как свидетельствуют летописи (прежде всего новгородские) и другие источники, иконы целовали князья в подкрепление обещаний и договорённостей между собой и с горожанами, а также свободные люди при заключении частных договоров. Рассказ о целовании иконы черниговским епископом Антонием, греком по рождению, а также упоминание о «роте», которой заходили перед иконой в одном из городских монастырей Константинополя, в сказании о святых местах архиепископа Антония, могут быть выдвинуты как доводы в пользу того, что обычай клясться с помощью икон, как и обычай крестоцелования, пришёл на Русь из Византии.

Для обозначения всех этих клятв в Древней Руси использовались два слова (и производные от них) — «рота» и «клятва». В некоторых случаях — как, например, в русско-византийских договорах и в нескольких других известиях источников, в том числе приведённых выше, — оба слова выступают в качестве синонимов. В переводах с греческого они также употребляются равноправно для передачи нескольких греческих слов, использовавшихся для выражения понятия клятвы. Тем не менее, некоторое различие в их употреблении заметно. Слова «клятва» и «клятися» несравненно более часто встречаются в церковнославянских текстах, и они, видимо, имели более широкое значение. В законодательных памятниках — например, в Русской Правде или Псковской судной грамоте — всегда используется термин «рота» для обозначения присяги и ордалий. А в летописях для обозначения соглашений, скреплённых клятвой, с половцами, позднее с татарами употребляются только слова «рота» и «ротитися»; те «поганые», с которыми у русских князей есть такое соглашение, называются «ротниками». Возможно, такое словоупотребление и говорит в пользу того, что «рота» ассоциировалась больше с чем-то «нехристианским» и «народным»44. Правда, следует отметить, что в то же время в новгородских летописях это слово используется и для обозначения клятв христианского содержания, скреплявших договоры новгородцев с князьями, т. е. целования креста и икон.

Для псково-новгородских источников вообще характерно употребление слова «рота» в широком смысле, в том числе для обозначения крестоцелования. Например, в Псковской судной грамоте термин «рота», широко используемый в смысле любой присяги, мог обозначать и крестоцелование (см., например, в статье 99). В источниках же южнорусского или северовосточного происхождения — и в летописях, и, например, в епитимейниках (где часто повторяются осуждения клятвы) — крестоцелование обычно отделяется от клятвы и роты. Только в отдельных, носящих исключительный характер летописных известиях, под «клятвой» или «ротой» можно предполагать какие-то клятвы христианского содержания, возможно, крестоцелования. Например, в «Повести об ослеплении Василька Теребовльского» дважды говорится о «роте», которой «заходили» князья друг к другу45, но, в то же время, упоминается и крестоцелование. Поскольку в это время, как следует из основного текста «Повести временных лет», правилом в среде князей Рюриковичей уже было скреплять соглашения крестоцелованием, можно предположить, что автор «Повести об ослеплении Василька» именно его имел ввиду под «ротой». То же самое можно предполагать в известиях с упоминанием «клятвы», подобных, например, следующему. В Лавр. рассказывается о судьбе переяславского стола после смерти в 1132 г. Мстислава, утвердившегося в своё время с братьями крестоцелованием, и говорится, что Ярополк вынужден был вывести из Переяславля Всеволода Мстиславича «хр(е)с(т)ьнаго ради ц‡лованья, и посла по другаго Мстиславича [по Изяслава — по Радз. и Акад.] в Полтескъ и приведе и с клятвою».

Крестоцелование не только терминологически, но и по существу стояло особняком, по сравнению с другими видами клятвы. Оно имело теоретическое, христиански обоснованное, оправдание (Крестная сила мыслилась залогом сохранения мира и любви, особенно в среде Рюриковичей), и на него почти никогда не распространялось понятие клятвы. Если употребление любой клятвы, в том числе христианского характера, прямо осуждалось церковью, то на крестоцелование этот запрет не распространялся, хотя постоянны были призывы по возможности сократить и ограничить применение этого обряда. Благодаря этому, крестоцелование, первое достоверное известие об употреблении которого на Руси относится к 1059 г.47, уже в XII в. стало основной формой утверждения всякого рода соглашений и договорённостей, особенно нацеленных на поддержание «братолюбия» Рюриковичей.

Обзор форм, в которые облекались клятвенные обещания в Древней Руси, был бы неполным без упоминания традиции утверждать мир и договоры, «ударив по рукам». Этот обряд не имел, по всей видимости, религиозного содержания (по крайней мере, на том этапе, когда он фиксируется источниками), т. е. клятвой в настоящем смысле слова он не являлся, но его древность и распространённость в широких кругах населения Древней Руси заставляют обратить на него внимание.

Обычай «давать руки» или «ударять по рукам» сохранился до сегодняшнего дня, и смысл его теперь, по-видимому, приблизительно тот же, что и много веков назад. Древнейшее свидетельство об этом обряде донёс до нас русско-византийский договор 944 г. В разделе, регулирующем порядок прибытия русских послов и «гостей» в Константинополь, постановляется, в частности, что отныне они должны иметь при себе специальную грамоту от русского князя, «да ув‡мы и мы (византийцы — П.С.), оже съ миромь приходить»; те же из них, кто не имеет грамоты и «руку не дадять и противятся, — д[а] убьени будуть»48. Очевидно, не дать руку значило, что человек не желает «мира», а дать — наоборот, проявить миролюбие. С таким же значением подаёт руку печенежскому князю воевода Претич, согласно рассказу Повести временных лет об осаде Киева печенегами в 968 г. О заключении мира между воеводой, представлявшим киевлян, и печенегом рассказывается так: «Реч(е) же князь печен‡жьскии къ Пр‡тичю: буди ми другъ. Онъ же реч(е): тако створю. И подаста руку межю собою, и въдасть печен‡жскии князь Пр‡тичю конь, саблю, стр‡лы, онъ же дасть ему брон‡, щитъ, мечь»49. Здесь мы видим, что обряд, наполненный, по-видимому, символическим и даже магическим содержанием (обмен оружием — ср. клятву оружием в русско-византийских договорах), сопровождается просто жестом дружбы.

В более позднее время подача руки в знак мира и дружбы символизирует также крепость данного слова и верность взятым на себя обязательствам. Возможно, наполнение жеста новым содержанием связано с борьбой церкви с клятвой. Клясться с призывом божественных сил запрещалось, но потребность каким-то образом гарантировать обещания и договоры не исчезала. Поэтому на рукопожатие, благодаря тому, что оно было нейтрально по отношению к религии, распространяется функция, которую выполняли разного рода религиозно наполненные клятвы. Так или иначе, но Даниил Романович Галицкий, согласно рассказу Галицко-Волынской летописи, давал руку ятвягу, который взялся быть проводником для русского отряда, возглавляемого князем, уже не столько в знак дружбы (равноправной дружбы между ним и простым ятвягом-язычником быть не могло), сколько в знак безопасности и верности обещанию отпустить ятвяга, если тот выведет русских из опасного места50.

Обряд «избитья рук» был весьма употребителен в XIII — XV вв. в западнои северозападных русских торговых городах — Полоцке, Пскове и Новгороде. Источники, происходящие из этих городов, фиксируют обычай скреплять с помощью жеста руками (видимо, ударом по рукам или рукопожатием), с одной стороны, частные сделки как в среде русских, так и между русскими и иноземными (прежде всего немецкими) купцами, а с другой — торгово-экономические соглашения от лица города с Ганзой, Ригой и другими торговыми партнёрами51. Кроме того, этот обряд имел более специальное значение: им скреплялось окончательное соглашение о женитьбе между отцами жениха и невесты52. Новгородская и Псковская судные грамоты предписывают «по руце ударити» или «руку дати» при тех или иных показаниях или процедурных соглашениях между ответчиком и истцом, свидетелями и т. д. Как следует из этих источников, нередко «по руце ударити» или «руку дати» лишь сопровождало крестоцелование, которое мыслилось главной частью обряда подтверждения договора, показания и т. д.53 Любопытно, что, если для немцев главной была письменная фиксация договора, а для его утверждения достаточно было печати и обряда «избитья рук», то русская сторона всегда настаивала именно на крестоцеловании, т. е. для неё был важна религиозная составляющая соглашения54.

В известиях с Северо-Запада России фиксируется также особая формула «дать руку по ком-либо», на основании которой Н.П.Павлов-Сильванский, вслед за К.А.Неволиным, связывал обряд «избитья рук» с обычаем поручительства55. Такая связь выглядит более чем правдоподобной и должна наталкивать на определённые размышления о происхождении традиции поруки, столь важной для политической, а затем экономической системы Русского государства в Новое время.

В заключение нашего обзора основных видов древнерусской клятвы нелишним будет ещё одно терминологическое замечание — о слове «присяга». Это слово вместе с терминами «клятва» и «рота» — праславянского происхождения, однако в древнерусском языке не получило распространения. В Древней Руси оно было известно из церковнославянских текстов (употребляется, в частности, в болгарском переводе «Слов» Григория Богослова, сохранившихся в древнерусской рукописи XI в.)57, а также благодаря контактам с западными соседями. В древнепольском языке (как и в современном польском) слово przysięga (производные — przysięgać, przysiać и др.) было основным для обозначения клятвы. Именно этим можно объяснить появление слова «присяга» в Галицко-Волынской летописи под 6712 (1204) г. Летописец, описывая сдачу Владимира Волынского полякам, отмечает: «и жаляхуся володимерци, емше имъ (полякам. — П.С.) в‡ры и присязе ихъ»58.

Только с кон. XIV в. это слово «присяга» распространяется в западнорусском языке; как считают специалисты — «под польским влиянием»59. Сначала употреблявшееся только в определённом контексте, постепенно оно стало вытеснять древнерусские слова, обозначая всякую клятву, в том числе и крестоцелование. Так, древнейшие случаи его употребления в западнорусском языке находятся в так называемых присяжных грамотах кон. XIV в. (с 1388 г.) литовских и русских князей Ягайле-Владиславу. В этих грамотах, составленных явно по польскому образцу, «присяга» обозначает торжественное обещание верности60. Но уже в полоцких актах XV в. «присягой» обозначается судебная присяга61, клятва, скрепляющая договор62, а также чиновно-служебная присяга в виде крестоцелования. По этим актам, собранным в одном издании, хорошо видно, как ещё в XIV в. (1338 — 1341 гг.) присяга весчих в Полоцке обозначается словосочетанием «крест целовати» («а весцеви крест целовати, как ему право весити, какии ни товар будет»), но уже в XV в. — как «присяга»: «вещий места Полоцкого, который есть у присязе»63.

В великорусский язык слово заимствуется «из западнорусского во второй половине XV в. в связи с дипломатическими сношениями с Западом» и обозначает поначалу клятву по западноевропейским или польско-литовским обычаям64. В XVI в. уже пишут: «очиститься присягою, сиречь крестным целованьем»; постепенно оно входит в употребление, хотя ещё в XVIII в. могло восприниматься как иноязычный изыск.

Слово «присяга» нельзя считать исконным для русского языка. Оно прижилось в позднейшее время, видимо, потому, что позволило обойти жёсткое неприятие Русской православной церковью как самой клятвы, так и соответствующего термина. В XV — XVII вв. любая клятва осуждалась (на основе евангельского запрета), однако с определёнными формами религиозно обоснованных заверений и обещаний приходилось мириться, прежде всего ввиду государственной необходимости (крестоцелование, евангельская заповедь «еже еи-еи» и др.). Слово «присяга» было удобно, потому что не несло однозначно негативных коннотаций, но позволяло обобщить все эти формы одним понятием.

Таким образом, в средневековой Руси высказывания, обещания, заверения и т. п., произнесённые со ссылкой на божественные силы или с использованием священных предметов (т. е. при соблюдении обрядов), обозначались терминами «клятва» и «рота». Кроме того, существовал обычай «давать руки» или «ударять по рукам» (ритуал, скреплявший верность данному слову, без религиозного содержания), а также были слова и выражения, обозначавшие вообще любые обещания и заверения (например, слова «об‡тъ», «об‡щание»65, выражения со словом «в‡ра» — «уречи в в‡ре» и др.66). Общим для всех этих терминов, слов и выражений является то обстоятельство, что они никогда не употребляются в связи с поступлением на службу к князю дружинников или служилых людей и лишь изредка в контексте отношений правителя и знати, или любого, кто в той или иной форме служит. Лишь крестоцелование (и в исключительных случаях — целование иконы), на которое понятие клятвы не распространялось, упоминается в описаниях отношений князей с их окружением, знатью и горожанами. Систематический обзор этих упоминаний предлагается ниже, но сейчас рассмотрим, как в источниках, начиная с древнейших, описывалось непосредственно поступление на княжескую службу (вступление в дружину). Нас интересует более всего: заходит ли речь при этом о каких-нибудь клятвах, клятвенных обещаниях и т. п.?