Языческая и христианская клятвы по русско-византийским договорам

Виды клятвы в Древней Руси

Древняя Русь знала разные способы подтверждения и скрепления договорённостей, обещаний, высказываний, показаний и т. д. Как правило, в них более или менее явственно просматривается религиозное содержание (языческое или христианское), — и тогда мы имеем дело с клятвой в собственном смысле слова, — но есть случаи, когда такого содержания и не угадывается. Чаще всего клятвы упоминаются тогда, когда речь идёт о заключении внутрии внешнеполитических договоров, а также в источниках, связанных с судопроизводством. Для обозначения разных способов и видов клятвы использовались разные слова и выражения.

Языческая и христианская клятвы по русско-византийским договорам

Древнейшие и уникальные свидетельства об употреблении клятвы в Древней Руси дают русско-византийские договоры X в., переводы которых были включены в текст «Повести временных лет», и сопровождающие их летописные рассказы. В литературе, насколько мы знаем, специально практически не исследовались эти свидетельства, поэтому остановимся на них подробнее.

Во-первых, клятва упоминается в самих договорах в связи с регулированием приведения истца или ответчика к судебной присяге. В договоре 911 г. говорится об этом дважды (в каких конкретных постановлениях, для нас в данном случае не так важно). Одна статья предписывает: каждая «часть» (т. е. сторона) «кленетьс(я) по в‡ре своеи». Другая обязывает к клятве обвинённого за «удар» оружием в случае, если у него нет средств для уплаты штрафа: «да о проц‡ да рот‡ ходит своею в‡рою». В договоре 944 г. устанавливается порядок привода к присяге в случае бегства раба от кого-нибудь из «Руси»: «до на роту идуть наши х(р)е(сть)яне Руси по в‡р‡ ихъ, а не х(р)е(сть)янии по закону своему», а другая статья повторяет статью договора 911 г.: «а о проц‡ да на роту ходить по своеи в‡р‡». Как видно, в данном случае судебная присяга обозначается равноправно двумя выражениями: «кленется» и «роте (на роту) ходит (идут)», и заранее предполагается, что приносится она «по вере» — т. е. различие в христианской и языческой клятвах именно в религиозном содержании.

Во-вторых, о клятве говорится в самих договорах и в летописных комментариях к ним при описании их утверждения. О заключении договора 907 г. рассказывает летописец как будто от себя: «Ц(еса)рь же Леонъ со Олександромъ миръ сотвориста со Олгом, имшеся по дань и роте заход(и)вше межы собою, целовавше [сами — по Ипатьевской летописи (далее — Ипат.)] кр(е)стъ, а Олга водивше на роту и муж(и) ег(о) по Рускому закону, кляшася оружемъ своим и Перуном б(о)гомъ своим и Волосомъ скот(ь)емъ б(о)гомъ, и утвердиша миръ». В этом известии также параллельно употребляются два термина: «клясться» и «заходить роте» («водить на роту»), из чего следует, что и в этом контексте они синонимичны. Раскрывается содержание языческой клятвы русских: с помощью оружия и с призывом в свидетели славянских богов. Кроме того, впервые в наших летописях упоминается клятва в виде крестоцелования: как указывает летописец (видимо, тот, кто вставил переводы договоров в летопись22), её используют греки. Из выражения «роте заходивше межы собою» следует, что понятие роты покрывало и языческую клятву, и крестоцелование.

В тексте договора 911 г. и последующем комментарии летописца к нему говорится, что мир между государствами и договор был скреплён «клятвою (твердою)», которой никто не должен был «преступити». О русских уточняется в тексте договора: в одном месте упоминается, что они клялись «оружьем своим», в другом передаются из заверения — «мы же кляхомся ко ц(еса)рю вашему, иже от Б(ог)а суща, яко Б(о)жьа здание, по закону и по закону [Ипат.: покону] языка нашег(о) не преступити нам, ни [иному — по Ипат. и Московской Академической летописи (далее — Акад.)] от страны нашея от уставленых главъ мира и любви». О клятве греков не говорится (постольку, поскольку сохранившийся текст передаёт заключительную грамоту, составленную русской стороной), но в одном из отрывков текста греческой стороны, которые вошли в состав грамоты от русских (так называемые inserti), говорится, что император засвидетельствовал договорную грамоту, поставив на ней (по-видимому, как полагалось, в начале текста) знак в виде креста и включив в текст тринитарную инвокацию: «своею рукою предлежащим ч(е)стнымъ кр(ес)томъ и с(вя)тою единосущною Тр(ои)цею единог(о) истинаг(о) Б(о)га нашег(о) изв‡сти»23. Таким образом, в том документе содержится первое аутентичное известие о клятве русских оружием, а также указание на использование греками христианских символов для утверждения договора. Впервые используется получивше позднее широкое распространение выражение — «преступити клятву», т. е. нарушить клятвенное обещание.

С процедурной точки зрения договор 944 г. был посреднический (т. е. заключался не лично правителями, а их уполномоченными посредниками), и во введении и заключении к его тексту дважды раскрывается содержание тех заклятий, которые принимали на себя при заключении договора представители Руси — христиане и язычники. В начале говорится: те нарушители союза, кто «кр(е)щ(е)нье [Ипат.: с(вя)щение] прияли суть, — да приимуть месть от Б(ог)а вседержителя, осуженья на погибель въ весь [Ипат.: в сии] в‡къ [и — по Ипат.] в будущии»; те же, кто не крещён, — «да не имуть помощи от Б(ог)а ни от Перуна, да не ущитятся щиты своими и да пос‡чени будуть мечи своими, от стр‡лъ и от иного оружья своего, и да будуть раби въ весь [Ипат.: в сии] в‡къ [и — по Ипат.] в будущии». В конце описано, как русские ходили «на роту хранити истину»: «Мы же, елико насъ хр(е)ст(и)лися есмы, кляхомъся ц(е)рк(о)вью с(в)ят(а)го Иль‡ въ сборн‡и ц(е)ркви и предлежащемъ ч(е)стнымъ кр(е)стомъ и харатьею сею хранити все, еже есть написано на неи, не преступити от него ничтоже. А иже преступить се от страны нашея ли князь, ли инъ кто, ли кр(е)щ(е)нъ или некр(е)щенъ, да не имуть помощи от Б(ог)а и да будеть рабъ въ весь [Ипат.: в сии] в‡къ [и — по Ипат.] в будущии, и да заколенъ будеть своимъ оружьемъ. А на кр(е)щ(е)нь‡ [Ипат.: не кр‡щении] Русь полагають щиты своя и меч‡ сво‡ наги, обруч‡ сво‡ и [прочаа — Радз. и Акад., прочая — Ипат.] оружья, да кленутся о всемь...» «...Аще ли же кто от князь или от л[ю]дии Руских ли х(рест)еянъ или не х(рест)еянъ приступить се, еже писано на харатьи сеи, будеть достоинъ своимъ оружьемъ умрети и да будеть клятъ от Б(ог)а и от Перуна, яко преступи свою клятву».

Летописец посчитал нужным присовокупить к тексту договора рассказ о том, как договор утверждался клятвою в Киеве. Этот рассказ был, по всей видимости, реконструкцией летописца кон. XI — нач. XII в., не понявшего, что договор заключался и скреплялся не в Киеве, а в Константинополе, но для нас он важен постольку, поскольку говорит о том, как летописец вообще представлял себе процесс принесения клятвы. В его изложении, сначала византийские послы сообщили Игорю: «твои сли водили суть ц(еса)р‡ наши рот‡», — и предложили принести присягу («роту») ему и его «мужам». Игорь обещал им это и на следующий день вместе с послами «приде на холмъ, кде стояше Перунъ, покладоша оружье свое и шитъ [Радз., Акад. и Ипат.: щиты] и золото, и ходи Игорь рот‡ и людии его, елико поганыхъ Руси. А х(рест)еяную Русь водиша рот‡ [в Ипат. нет «рот‡»] в ц(е)ркви с(вя)т(а)го Ильи» (церковь летописец — как уже указано, ошибочно — размещает в Киеве).

Наконец, о клятве упоминает и договор Святослава с греками 971 г. Собственно, в свете традиций византийской дипломатики этот документ являлся не договором, а «протоколом о первой части непосредственной процедуры переговоров, а, именно, о принесении клятвы»27. Действительно, содержание документа сводится к обязательству русского князя «им‡ти миръ и свершену любовь» с Византией и фиксации присяги, которая в начале текста названа так же, как и в предшествующих договорах, «ротой», а в конце описана следующим образом: «Якоже кляхъся ко ц(еса)р(е)мъ гречьскимъ и со мною боляре и Русь вся, да съхранимъ правая съв‡щанья. Аще ли о[т] т‡хъ сам‡хъ преже реченыхъ [не — <Радз., Акад. и Ипат. ] съхранимъ, азъ же и со мною и подо мною, да им‡емъ клятву от б(ог)а, въ его же в‡руемъ, в Перуна и въ Волоса скотья б(ог)а, и да будемъ колоти яко золото [Ипат.: да будем золот‡ якож золото се] и своимъ оружьемь да ис‡чени будемъ [да умремъ — Ипат.]».

Таким образом, древнерусская языческая клятва по приведённым данным договоров 911, 971 и особенно 944 годов представляется следующим образом. Эта клятва — религиозная, т. е. в качестве гаранта обещания или высказывания (в суде) выступают божественные силы, которые в случае «преступления» клятвы откажут клятвопреступнику в «помощи» и воздадут «месть». Этот принцип — общий и для языческой, и для христианской клятв. Но каждый клянётся по своей «вере»: у христиан свой Бог, у язычников — свои боги. От того, какие боги призываются, зависит обряд, по которому совершается клятва. Принципы, по которым строится христианская и языческая обрядность, тоже в чём-то похожи. Христианский (по-видимому, ориентированный на византийские традиции) и древнерусский языческий обряды объединяет, в частности, то, что в них не меньшее (а может быть, и большее) значение, чем словесные формулы (заклинания), имеют предметы сакрально-магического характера.

Языческая «Русь» использовала оружие и доспехи, и её клятва носила ярко выраженный военный характер. Вне всякого сомнения, упомянутые в договоре предметы — щит, меч и «обручи» — имели символическое и магическое значение. Учёные давно уже занялись поиском параллелей к древнерусской клятве оружием. Поскольку особенно известна присяга с помощью оружия у германцев, то сначала преобладающим было мнение о скандинавских корнях заклятия представителей Руси31. Позднее, однако, были указаны и другие аналогии — у сибирских остяков, авар, древних болгар и чехов. Автор новейшей работы, обнаруживая аналогии как самой клятве оружием, так и идее гибели от собственного оружия как воздаяния за некие проступки, в скандинавских сагах, а также нартско-осетинском и чечено-ингушском эпосах, приходит к выводу о «единообразии мифологических и этнокультурных форм, на основе которых складывается раннегосударственная (потестарная) культура».

Если понимать текст договора 944 г. буквально, то выходит, что крещёная «Русь» клялась с помощью церкви, креста и «харатьи», на которой был написан документ. Следует, по-видимому, полагать, что это неудачный оборот или неправильный перевод с греческого: если клятву в церкви или с помощью креста можно себе представить, то как можно было клясться самим пергаменом, вообразить сложно. Что касается «предлежащего креста», может быть, как предполагал ещё А.В.Лонгинов34, речь шла об изображении креста на грамоте — именно так, во всяком случае, в договоре 911 г. говорится о знаке креста, который на грамоте должен был поставить император. Возможно, имеется ввиду, что крест лежал на грамоте, а грамота — на алтаре. Так или иначе, уверенно можно утверждать, что использовались священные для христианства предметы. К сожалению, неясно, какие конкретно действия совершались с крестом. Летописец, описывая заключение договора 907 г., заявляет, что греки утверждали его крестоцелованием. Если верить ему, то логично предположить, что в такой же форме скреплялись и позднейшие союзы — как со стороны греков, так и со стороны крещёных русских. Но, скорее всего, мы имеем дело с догадкой летописца, жившего уже во время, когда крестоцелование стало на Руси общепризнанной и наиболее распространённой формой утверждения договоров, и которому сложно было представить себе другое поведение христиан в этой ситуации. Я.Малингуди, исходя из данных сохранившихся (XI — XIII вв.) международных договоров Византии, предполагает, что русские посредники-христиане клялись в церкви, «возлагая одну руку на крест, а другую на свою посредническую грамоту».

Клятва по христианскому обряду предполагала «месть» клятвопреступнику от Бога, но — в отличие от языческой клятвы — не конкретизировала в специальных заклятиях, как именно свершится эта кара. Этот «пробел» для русских-христиан, клявшихся на договоре 944 г., оказалось возможным восполнить по языческому обряду: неважно, «ли кр(е)щ(е)нъ или некр(е)щенъ», клятвопреступники «да не имуть помощи от Б(ог)а и да будеть рабъ въ весь в‡къ в будущии, и да заколенъ будеть своимъ оружьемъ». Таким образом, происходило фактически совмещение двух клятв — христианской по византийской традиции и языческой «по закону русскому», — но для клявшихся это, очевидно, не имело значения: главное было правильно обратиться по «нужному адресу», т. е. к своему богу, а остальное могло совмещаться (если, конечно, не входило в явное противоречие). Тот факт, что эти заклятия относились и к христианам, и к язычникам, говорит и об их особом значении. Недаром само слово «клятва» в древнерусском языке имело также значение «заклятие», «проклятие» (и в договорах употребляется в этом значении, ср. в договоре 971 г.: «да им‡емъ клятву от Б(ог)а», т. е. «будем прокляты Богом»).

Христианский и языческий обряды принесения клятвы объединяло ещё одно обстоятельство. Насколько можно судить по договорам и комментарию летописца, утверждение договора клятвой было актом торжественным и публичным, открытым . Христиане клялись в церкви, язычники могли клясться, если верить летописцу, на холме у идолов своих богов, но главное, что весь процесс происходил на глазах по крайней мере князя, его «мужей» и послов от обеих сторон. Публичность и открытость тем более относится к судебной присяге, которая по самому порядку судопроизводства должна была приноситься при свидетелях. Присутствие публики, третьих лиц мыслилось дополнительной гарантией крепости данных обещаний.

Завершая разговор о клятве по русско-византийским договорам, обратим внимание на терминологию, которая используется в них и в летописи. Слова «клятва» и «рота», «клятися» и выражения «(за)ходить роте», «на роту идти» употребляются как в договорах, так и в комментарии летописца практически синонимично, обозначая и клятву, скреплявшую договоры, и судебную присягу, причём равным образом по христианскому обряду или по языческому. Как следует из выражения летописца, описавшего заключение договора 907 г., термин «рота» мог обозначать христианскую клятву именно в форме крестоцелования.

Есть основания полагать, что нестрогая и размытая терминология отражает вообще отношение к клятве на Руси в древнейший период. Судебная присяга, клятва, скрепляющая чётко оформленный, многостатейный договор между государствами или клятвенное обещание не затевать войны не различались строго, юридически по содержанию и форме. Не так важно было, приносится ли клятва индивидуально или коллективно[38] . Суть клятвы была в одном: делалось некое обещание или высказывание, и в свидетели призывались божественные силы, причём предполагалось, что, в случае нарушения обещания или ложного высказывания, рано или поздно, но неотвратимо, последует наказание этими силами (т. е. произносилось или подразумевалось заклятие). Неустойчивым и изменчивым, в зависимости (прежде всего от религиозных убеждений клянущегося), был и обряд. Но в одном он оставался стабилен: клятва предполагала не только произнесение заклятий, но и использование сакральных предметов.