Историография. Клятвы

Источник информации данного раздела www.historia.ru/2006/01/klyatva.htm

В исторической науке сегодня нет ясного и общепризнанного представления о том, на каких основаниях и по каким принципам строилась служба князю бояр и других представителей высших социальных слоёв в средневековой Руси. Нет ясности в общей картине отчасти вследствие кризиса в концептуальном осмыслении истории России (отказ от «марксистской парадигмы» и дефицит новых интерпретаций), но во многом из-за недостаточной разработанности целого ряда локальных сюжетов и вопросов. Нас занимает один из таких вопросов, а именно: существовал ли в средневековой Руси обычай давать клятву верности (приносить присягу) при приёме в дружину или поступлении на службу князю, и, если да, — то какой характер носила клятва (присяга)? Изучение этого вопроса важно постольку, поскольку ведёт к пониманию того, какое значение в отношениях правителя и служилого класса на Руси имели, с одной стороны, принцип верности, а с другой — «договорное начало». Ведь смысл принесения такого рода клятвы заключался именно в установлении определённых отношений между тем, кто принимал под своё покровительство (к себе на службу), и вступавшим под это покровительство. Насколько при подобной ситуации был силён договорной момент, каковы были ожидания и обязательства сторон, а также последствия этого акта, — эти и многие другие вопросы закономерно возникают, и размышлениям над ними должно предшествовать установление самого существования соответствующего обряда.

Среди историков России никто прямо не ставил под сомнение существование присяги служилых людей, но в то же время мало кто вообще задумывался по этому поводу. Те, кто специально занимались историей древнерусской знати в домонгольский период и в эпоху татаро-монгольского ига, либо просто обходили молчанием этот вопрос, либо высказывали соображения более или менее близкие к мнению, высказанному В.И.Сергеевичем в обобщающем труде «Древности русского права». Сосредоточив внимание на становлении московского самодержавия, известный русский историк-правовед пытался показать, с какими трудностями пришлось столкнуться московским князьям в обеспечении верной и безусловной службы знати. Сергеевич был убеждён, что изначально в Киевской, а затем удельной Руси, служба князю бояр и «вольных слуг» была «вольной», т. е. они «в качестве свободной военной силы» по своему усмотрению поступали («приказывались») на службу тому или иному князю и покидали её, пользуясь «правом отъезда». Демонстрируя примеры этой «вольной службы», он, в частности, отметил и обычай давать клятву верности князю при поступлении на службу в форме крестоцелования: «приказываясь на службу, бояре и слуги вольные давали клятвенное обещание верности». «Бояре, целуя крест, обещали князю, конечно, верную службу и обязывались защищать его». Со своей стороны, «и князь принимал на себя некоторые обязательства по отношению к своим боярам и слугам вольным... Князь, надо полагать, обещал им жаловать их всякими милостями и льготами».

Согласно В.И.Сергеевичу, клятва верности боярина была собственно частью некоего договора между ним и князем. В основе «вольной службы», таким образом, лежало «договорное начало», а внешней её формой был институт дружины. Последнее обстоятельство позволило Сергеевичу проводить параллели между древнерусскими явлениями и западноевропейскими позднеантичной и раннесредневековой эпохи. «Клятва верности бояр и вольных слуг князю и обещание покровительства князя его боярам и слугам вольным находили своё выражение и в том слове, которым в общежитии назывались эти слуги. Им усвоялось наименование дружины, они были друзья князя. Это сближает их с высшим разрядом римских клиентов, которым также усвоялось наименование друзей, с сольдурами (soldurios) галлов и товарищами (comites) германцев, которые, как и наши вольные слуги, были связаны со своими господами клятвою верности и тоже составляли их дружину».

В целом, исследователь, по-видимому, верно уловил основной принцип традиционных отношений князя и его дружины (личная, дружеско-товарищеская связь с взаимными обязательствами) и в правильном направлении искал сравнительно-исторические аналогии. Однако, отдельные части его внешне логичных построений всё-таки не лишены противоречивости и, главное, недостаточно обоснованы источниками. И это уже было подмечено в литературе. Например, Н.П.Павлов-Сильванский в ранней работе, принимая концепцию Сергеевича о «вольной службе» и её уничтожении под натиском московского самодержавия, тем не менее, в одном из примечаний выразил несогласие именно по поводу боярской «клятвы верности»: «Мы не думаем, чтобы бояре, отъезжая, нарушали клятву, данную князю; чтобы приказываясь в службу, они целовали крест служить верно, как полагает проф[ессор] Сергеевич...

Это было бы добровольным отказом от своего права (права отъезда — П.С.), на который едва ли соглашались бояре по общему правилу при поступлении на службу». И далее Павлов-Сильванский совершенно справедливо указывает, что Никоновская летопись, на известие которой о поведении бояр при присоединении Нижнего Новгорода к Москве в 1392 г. ссылается Сергеевич, «не может дать надёжного свидетельства для порядков XIV века». Вообще, тех нескольких летописных данных, которые привлекает Сергеевич, явно недостаточно для подтверждения его вывода, так как они относятся только ко времени кон. XIV — XV вв. и они разнородны: в одних говорится о крестоцеловании бояр коллективно (а не индивидуально) не при поступлении на княжескую службу, а в связи с разными политическими коллизиями, т. е. «на случай» (как опять же справедливо заметил Павлов-Сильванский), а в других описываются просто те или иные события, и эти описания дают основания лишь для заключения об общих принципах отношений князя и дружины: «любовь» князя, доблесть дружины в защите князя и т. п. Между тем, никаких данных о договорах (в настоящем смысле слова) князя со служилым человеком, содержащих взаимные обязательства и сопровождающихся какими-либо клятвами, источники не содержат.

Отсутствие такого рода данных в древнерусских источниках — обстоятельство, которое, прежде всего, требует объяснения в том случае, если как исходный принимается тезис о «договорном начале» в отношениях князя и знати. Однако, вместо того, чтобы попытаться дать это объяснение иными путями, нежели были предложены Сергеевичем, учёные следующих поколений в общем следовали корифею русской исторической науки, теми же способами пытаясь найти в источниках хоть какие-то, пусть слабые и искажённые, отражения боярско-княжеских договоров и присяг.

Так, суждения Сергеевича были повторены с некоторыми небольшими дополнениями его учеником М.А.Дьяконовым. Этот историк также исходил из того, что в древности «отношения между князем и дружинниками были совершенно свободными и определялись их взаимным соглашением и доверием». Основываясь приблизительно на тех же источниках, что и Сергеевич (т. е. летописных известиях и договорных грамотах князей XIV — XV вв.), Дьяконов утверждал, что эти отношения оформлялись устным договором («рядом») и крестоцелованием, которое «представляло лишь гарантию в точном выполнении принятых на себя обязательств». Об обязательствах этого договора и всех условиях «вольной» службы, по его мнению, судить нет возможности, но часть договора он усматривал в словах бояр, которые передаются в упомянутом известии о падении Нижегородского княжества и в некоторых других летописных известиях: бояре обязуются «главы свои сложить» за князя. «Но клятвенное обязательство проливать кровь и не щадить жизнь на службе князю указывает лишь на то, что тут разумеется военная служба и ничего больше. Ни о сроке вольной службы, ни о её размерах не сохранилось никаких указаний». По сравнению с Сергеевичем, Дьяконов также уточнял, что понятие верности не было свойственно традиционной «вольной службе», а стало внедряться только московским единодержавием, причём при прямой идеологической поддержке церкви.

Н.П.Павлов-Сильванский в более поздних работах, уже весь поглощённый поиском феодализма в средневековой Руси, отбрасывает те сомнения, которые были высказаны им же ранее, относительно существования боярской присяги и уверенно говорит о «служебном вассальном договоре» между князем и боярином. По его мнению, боярская служба и лежащий в её основе договор были «тожественны по своей природе» западноевропейскому вассалитету, а сам договор «закреплялся у нас и на Западе сходными обрядностями». Оммажу (hommage, homagium) соответствовало на Руси челобитье, а клятве верности (foi, fidelitas) на Западе, приносимой на Евангелии или на мощах, — крестоцелование. Как на Западе, так и на Руси «вступление в вассальную зависимость» («приказаться», на древнерусском юридическом языке) и «разрыв вассального договора» («отказаться») совершались «открыто, публично, с торжественной присягой» или «открытым заявлением» об отказе от обещания верности.

Не вдаваясь пока в обсуждение, насколько корректно представление Павлова-Сильванского о древнерусской боярской службе и сравнение её с западноевропейским вассалитетом, отметим только, что практически никаких новых свидетельств источников — по сравнению с введёнными в оборот Сергеевичем и Дьяконовым — он не привёл. Более того, летописный рассказ о поведении нижегородских бояр в 1392 г. историк цитирует по Никоновской летописи — несмотря на то, что в своё время критиковал за это Сергеевича6. Новации в оценке боярской присяги князю свелись к сближению её с западноевропейской вассальной клятвой верности и к признанию необходимым элементом «вассального договора» между князем и боярином, помимо крестоцелования, челобитья о поступлении на службу.

Правда, число исторических свидетельств, призванных доказать существование вассальной присяги бояр князю, несколько пополнил М.Н.Тихомиров. В ранней (30-х годов) работе популярного характера он присоединился к мнению Павлова-Сильванского о вассально-ленном характере боярской службы в удельной Руси и тождественности русских и западноевропейских явлений в этой области: «Как и на Западе, вступление в службу сопровождалось в удельной Руси соответствующими обрядами, среди которых важнейшее место занимал религиозный обряд — целование креста». Но Тихомиров, кроме летописных известий, указал ещё на упоминание крестоцелования литовскому князю Ольгерду русских князей и бояр в письме Ольгерда константинопольскому патриарху, опубликованном в 1908 г. Тем не менее, и это упоминание, также достаточно позднего происхождения (вместе с летописными известиями оно разбирается ниже), не могло служить однозначным свидетельством о боярской клятве верности и боярско-княжеских договорах.

С.Б.Веселовский также осознал недостаточность аргументации В.И.Сергеевича в доказательстве того, что бояре приносили князю «клятвенное обещание верности» в виде крестоцелования. Но он в качестве подтверждения существования такого рода клятвы, скреплявшей договор боярина и князя, сослался на так называемые крестоцеловальные записи кон. XV — кон. XVI вв. Этими записями закреплялось обязательство служилых князей и бояр, заподозренных в намерении «отъехать» из Москвы, служить московскому государю «до своего живота», а такое название они получили из-за того, что в тексте фиксировалось крестоцелование опального сановника «крепости деля», т. е. для подкрепления данных обещаний (см. подробнее ниже). Записи были хорошо известны русским дореволюционным историкам благодаря публикации в «Собрании государственных грамот и договоров», однако они рассматривались как одно из средств в арсенале московского правительства для борьбы с традиционной «вольной службой» дружинника по «договору»8. Если, например, Сергеевич считал записи новацией великого князя Ивана Васильевича, то Веселовский, наоборот, видел в них продолжение традиций глубокой древности.

Главной задачей неоконченной работы, где Веселовский затрагивал этот вопрос, было доказательство того, что служба дружинников, бояр и прочих представителей древнерусской знати князю была, в принципе, наследственна и отъезды никогда не были нормой. На основании сохранившихся крестоцеловальных записей, а также извода (образца) такой записи, сохранившегося в митрополичьем формулярнике, он признавал обычай приносить клятву верности «до живота» исконным, характерным для дружинного строя. Дело выглядело так, что отъезды — это исключение из общего правила, а крестоцеловальные записи — прямое отражение традиционной «формы присяги служилых людей».

Однако и такой ход мысли не позволил учёному полностью избежать противоречий и неясностей. Веселовский, считая службу наследственной и основанной на принципе верности, не отрицал и договорного начала в отношениях князя и служилого человека. Между тем, крестоцеловальные записи ясно говорят об одностороннем характере обязательств. Веселовский не мог не заметить этого и был вынужден делать оговорки. С одной стороны, по его мнению, крестоцеловальные записи предполагали, что «князь, принимая присягу дружинника, принимал одновременно известные обязательства». С другой стороны, он признавал, что настоящие письменные договоры с крестоцелованием заключались лишь с владетельными и иногда служебными князьями. «С рядовыми боярами и слугами князья не писали договоров, но это не значит, что князь, принимая к себе на службу боярина или слугу, не принимал никаких обязательств. Не было надобности в особом договоре, т[ак] к [ак] общие обычаи определяли права и обязанности и князя и его слуги. Если бояре при поступлении в службу присягали и давали на себя запись за крестным целованием, то это было религиозным подкреплением договора о службе»11. В сущности, Веселовский, делая разного рода допущения в отсутствие бесспорных данных источников, возвращался к мысли Сергеевича и Дьяконова об «устном договоре» между князем и боярином.

Заключая наш историографический обзор, отметим ещё только, что советские историки, работавшие в «истматовской парадигме», хотя и утверждали принципиальное сходство вассальной службы знати в средневековой Европе и Руси, конкретные исторические и юридические вопросы по этой теме не разрабатывали. Единственным исключением можно считать попытку В.Т.Пашуто найти «вассалитет» на Руси в XI — XIII вв. Он это делает следующим образом: оставляя вообще в стороне дружину и службу князю знати, как «вассалитет» представляет межкняжеские отношения. Такой подход даёт историку основания характеризовать все «докончания», «ряды» и прочие соглашения между князьями как «вассальные договоры»; крестоцелование, которым, как известно, скреплялось большинство княжеских соглашений, объявляется «вассальной присягой — устойчивой формой феодального права». Удачной эту попытку назвать нельзя. Во-первых, сопоставление весьма сложных отношений Рюриковичей, в которых регулировались одновременно родственные и государственно-политические вопросы и причудливым образом переплеталось частное и публичное право, с западноевропейским вассалитетом ничего не даёт: это явления очевидно разного характера и происхождения. Во-вторых, внешняя сторона этих отношений, т. е. их обрядовое оформление, далека от вассальных ритуалов. Если даже сравнить крестоцелование с foi, то для оммажа и инвеституры Пашуто никаких аналогий не даёт. В этом смысле его интерпретации являются шагом назад по сравнению со сравнительно-историческими изысканиями Павлова-Сильванского. В-третьих, остаётся совершенно непонятно, как же характеризовать отношения русских князей с дружинами и всеми теми, кто так или иначе служил им. Построения В.Т.Пашуто, таким образом, выглядят надуманными, и за ними ясно просматривается стремление подогнать данные источников под определённую схему.

Современные исследователи, специально не занимаясь поставленной нами проблемой, находятся под давлением авторитета Сергеевича, Дьяконова и Веселовского. Так, публикаторы митрополичьего формулярника в комментарии к изводу крестоцеловальной записи, ссылаясь на Веселовского, заявляют, что записи содержат «договор об условиях службы» князю14. Немецкий исследователь Хартут Рюсс считает крестоцеловальные записи продолжением древней традиции клятвы верности дружинника князю и пишет: «идеология политического согласия, гармонии и единства в отношениях правителя и знати закреплялась в клятвах, которые с древности приносились в устной форме, с христианизацией — посредством крестоцелования и перед евангелием с поднятой правой рукой»15.

Нам представляется, что такого рода утверждения не имеют достаточной опоры в источниках, а те представления о клятве верности служилого человека князю, которые складываются из чтения классиков отечественной историографии, нуждаются в систематизации и существенной корректировке. Во многом, как кажется, неясности в воззрениях историков по этому поводу связаны с тем, что их внимание было сконцентрировано на проблеме «борьбы московских князей с правом отъезда», т. е. на эпохе XIV — XV вв. и упоминаниях крестоцелования в это время. Мы обратимся к источникам с древнейшего времени и рассмотрим, с одной стороны, какие существовали виды клятвы, прежде всего, каково было происхождение крестоцелования и с какими целями оно применялось, а с другой — как вообще описывается поступление на службу к князю.